Тайны Дивнозёрья

Странные дела творятся

Утренний автобус до города запаздывал, и Тайка десять раз пожалела, что не стала надевать под куртку свитер: в конце октября уже было довольно прохладно.

Еще по пути к остановке их догнал мелкий осенний дождь, теперь он усилился, и все ожидающие автобуса люди столпились под крышей, прижавшись друг к другу, словно мокрые нахохлившиеся воробьи.

Уезжать не хотелось. Тайке казалось, что все это происходит не по-настоящему, а будто бы во сне. Ее место было здесь, в Дивнозёрье, а не где-то в чужом городе, где она никого не знала. Но хуже всего было то, что она не знала, когда вернется…

Марфа взяла ее за руку и сжала ладонь, чтобы подбодрить. Мавка побоялась ехать одна на автобусе, а Тайкина мама оказалась совсем не против компании: даже предложила Марфе остановиться у нее на время прослушивания — мол, в новой двухкомнатной квартире полно места.

Пушок по привычке восседал у Тайки на плече и с самого утра бухтел: и встать-то пришлось рано, и вода с неба капает мокрая, и автобуса все нет и нет, а кушать страсть как хочется — с завтрака-то уже целый час прошел. Тайке очень хотелось его стукнуть, но она сдерживалась, чтобы коловершу случайно не приметила мама.

Дождь не прекращался, на лужах набухали и лопались пузыри, а в воде отражалось беспросветно-серое небо. Вдруг под крышу остановки, растолкав всех локтями, втиснулась бабка в зеленом полиэтиленовом дождевике с сумкой-тележкой в руках. Тайка вздохнула, но посторонилась, насколько это вообще было возможно, а вот мать, скривившись, фыркнула:

— Эй, нельзя ли поаккуратнее?

— Ой, кто бы говорил, — буркнула бабка, пинаясь еще сильнее: и тележкой своей нарочно по ногам проехалась. — Ты, Аннушка, совсем страх потеряла. Али забыла, о чем мы с тобой договаривались? Ты можешь делать что пожелаешь, но твое дитятко с дивьей кровью теперь наше.

И тут Тайка ахнула, вспомнив, где прежде слышала этот голос.

— Матушка Осень, вы?! — Ее лицо озарила улыбка, а вот мать, наоборот, побледнела как полотно:

— Тебе меня не остановить!

Она схватилась за подвеску на шее, и Тайка поняла, что мать носит какой-то оберег. Интересно, где взяла? Ведь сама она его сделать не могла — бывшей ведьме такое не под силу.

— Большую глупость ты затеяла, Анна, — старуха поджала губы. — Но я не стану тебя неволить. Просто предупрежу: добром это не кончится. Слово не воробей: вылетит — не поймаешь.

— Вы не волнуйтесь, матушка Осень. Я обязательно вернусь.

Тайка сперва сказала это шепотом: другим людям на остановке совсем ни к чему было слышать их беседу. Но спустя мгновение она поняла, что беспокоилась зря: вокруг давно царила гробовая тишина — никто не сопел, не кашлял, не болтал с соседями, не шуршал пакетом… Даже шум дождя стих, потому что все капли застыли в воздухе, так и не долетев до земли. Выглядело, будто весь мир поставили на паузу, как кинофильм.

— Надеюсь, это случится не слишком поздно… — В голосе седовласой ведуньи чувствовался холод. — Как-никак навья седмица начинается. Летней нечисти пора на покой, зато злая зимняя, наоборот, в силу входит. Нехорошо в такое время Дивнозёрье без ведьмы-хранительницы оставлять…

— Вот только запугивать нас не надо! — Маминого лица Тайка не видела, но почему-то была уверена, что та злится. В такие моменты ее зеленые глаза всегда становились темными, как болотные омуты: такого даже очками не скроешь. — Ты называешь это даром рождения, но я ничего такого себе не хотела и не просила. И Тая тоже. Мы люди и имеем право сами выбирать свою судьбу.

— Ты уже свой выбор сделала, — ведунья покачала головой. — Негоже после драки-то кулаками махать.

— Я — да. А вот Тае это еще предстоит.

— Да как же она решит, коли ты ей выбора не оставила? Слыхала, небось, про нитяной лес? Вот, считай, взяла ты свою ниточку и на нее перевязала. Взвалила на плечи малой девчонки непосильную ношу. А еще мать называется…

— Да что ты об этом знаешь?! У тебя разве свои дети есть?

Тайка не вмешивалась, но слушала и наматывала на ус. Понимала: непростые дела тут творятся, и многое из того, что будет в запале сказано, потом аукнуться может.

Старуха поправила седую прядку, выбившуюся из-под платка:

— Все вы мои дети: умные ли, глупые, а все одно сердцу родные. Не там ты недругов ищешь, Аннушка. Настоящий твой враг в городе прячется, ох, чую его гнилой дух… — она шумно втянула носом воздух.

Мать шагнула вперед. Тайка видела, как напряглись жилы на ее руках, как сжались кулаки, а ногти впились в ладони.

— Тогда что же ты меня гнала взашей всякий раз, когда я в гости приезжала? Камни под ноги подсовывала, ветками хлестала, дождем с чистого неба мочила?

— Нешто оби-и-иделась?! — не без ехидства протянула бабка. — Тебе, выходит, можно куролесить и нос задирать, а мне нельзя? Знаешь, как больно, когда ты к кому-то со всей душой тянешься, а тебе в ответ дулю с маком кажут? Я так рассудила: хлебни-ка и ты из моей чаши, Аннушка, попробуй на вкус не медок, а горечь полынную. Может, одумаешься… Ну, вспылила, с кем не бывает.

Мать на мгновение замерла, будто в нерешительности, а седая ведунья улыбнулась: от ее глаз, будто солнечные лучики, разбежались морщинки… казалось, вот-вот рассмеется бабка — и кончится дождь, а вместе с ним уйдут и все невзгоды. Но нет: мать вдруг вскинулась, бросила зло и отрывисто:

— Знаешь, я уже не маленькая девочка, чтобы верить в твои сказки! Забирай обратно и мед, и полынь. Оставь нас в покое!

Миг — и в мир снова вернулись запахи и звуки, зависшие капли наконец-то упали на землю, люди загалдели, хватая сумки: к остановке подъезжал долгожданный автобус.

Матушка Осень же просто исчезла, словно ее тут никогда и не было.