Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

***

Над землей властвовала черная, беспроглядная ночь. Каким-то чудовищным образом Лукреция вновь очутилась в стенах старого фамильного дворца Сфорца, в душной от изнурительного зноя спальне. Открытые настежь окна ничуть не спасали — воздух оставался неподвижен и влажен, словно перед грозой. А вдали рокотал морской прибой. Пламя одинокой свечи на прикроватном столике колебалось от ее прерывистого дыхания.

Липкие тиски страха плотно сковывали тело. За дверью она слышала приближающиеся шаги своего ненавистного супруга: размеренные, грузные, отчетливые. Так, должно быть, приближается сама гибель к тому, кто ждет казни в застенках замка Святого Ангела.

Несмотря на мучительную жару, Лукреция юркнула под одеяло с головой. Ее сердце замирало от паники. Нет, только не сегодня! Не сейчас, когда она вновь обрела радость жизни.

Животный ужас затянул ее в паучьи сети, сковал горло и свинцовой тяжестью влился в кровь. Бежать! Бежать подальше отсюда! Но она не могла и ногой пошевелить. Тело не слушалось. Она оказалась в западне, в ловушке собственного страха.

Щелкнул замок, хлопнула дверь.

Лукреция не видела того, кто пришел уничтожить ее, но отчетливо слышала его дыхание: шумное, тяжелое — дыхание хищного зверя, готового вгрызться в плоть своей жертвы. Темнота перед глазами поплыла, завертелась, вызывая невыносимую дурноту.

Собрав все оставшиеся силы, Лукреция закричала. Громко, отчаянно.

Вдруг задохнувшись, она резко открыла глаза. Над ней склонилась взволнованная Франческа.

— Миледи, проснитесь! — девица заботливо убрала волосы со взмокшего лба хозяйки и нахмурилась.

— Я кричала? — надтреснувшим голосом спросила Лукреция и, привстав на локтях, с облегчением осмотрелась по сторонам. Слава богам, она дома, в Риме. Не в Пезаро. А Франческа рядом потому, что сопровождает госпожу в путешествии в качестве камеристки.

— Вы напугали меня! Я думала, на вас напали.

Лукреция смогла найти силы для улыбки:

— Это всего лишь дурной сон, — вздохнув поглубже, она откинулась на подушку. — Иди спать, Ческа. И я постараюсь.

Камеристка учтиво поклонилась и скрылась за дверью прилежащей комнатенки, в которой жила прислуга.

Однако сон не шел. Лукреция ворочалась с бока на бок, возносила молитвы Небесам, пыталась обо всем забыть, но тщетно. Ее мысли метались, то и дело возвращаясь к той самой первой чудовищной ночи в Пезаро и к остальным ночам, которые никогда ей не вытравить из памяти. А ведь она верила, что залечила раны. Верила, что Нарцисс избавил ее от гибели. Так оно и было, пока он находился рядом. При мыслях о Паоло сердце Лукреции томительно затрепетало в груди.

Мало-помалу за окнами начало светать. В щели между ставень, пробился тусклый отблеск раннего утра. Дом еще был погружен в безмолвие, когда Лукреция поднялась с постели, натянула шелковые тапочки, укутала плечи в плотный атлас халата и украдкой выскользнула из комнаты. Она не взяла с собой свечи, опасаясь попасться кому-нибудь на глаза. Охрана внутри апартаментов была только у дверей папских покоев да на парадных лестницах каждого этажа. Тихо ступая в темноте, Лукреция хорошо знала, куда идет. Миновав широкий поворот анфилады, она быстро поднялась на третий этаж по сходням для прислуги. Это был самый короткий путь в покои, расположенные сразу над комнатами понтифика. В покои Чезаре.

Глупо и опрометчиво с ее стороны поступать подобным образом. Бежать к старшему брату, когда приснился плохой сон, будто она маленький ребенок.

Но в тот момент больше всего на свете Лукреция желала услышать бархатный голос Чезаре у своего уха, ощутить тепло ласковых рук. Пусть он скажет, что все будет хорошо.

Она в Риме уже целых две недели, а ей все кажется, что они ни разу по-настоящему не оставались с братом наедине. То время, что они проводили вместе на балах, все эти драгоценные часы и минуты не было на земле счастливее человека, чем Лукреция. Но ей не хватало их прежних задушевных разговоров до утра, не хватало его безраздельного внимания. Она прекрасно понимала, что как раньше быть не может. Теперь Лукреция замужняя молодая женщина и пробираться в спальню к мужчине на рассвете, даже несмотря на то, что он ее брат — возмутительная дерзость.

Но разве она не может хоть на короткий миг вернуть ускользнувшее детство и то легкомыслие, что дозволено лишь невинным душам?

Ее надеждам не суждено было сбыться: Чезаре не оказалось в его покоях. В просторной комнате царила полутьма и прохлада. Все указывало на то, что ложе пустовало с вечера — одеяло было лишь слегка примято. Камин давно угас. Разочарованная Лукреция повалилась на кровать и уткнулась носом в мягкую подушку. Скользкий шелк едва ощутимо благоухал смесью луговых трав, тонкой смолистой дымкой ладана, а еще терпким, волнующим ароматом кожи Чезаре. Укутавшись в стеганое одеяло и с наслаждением вдыхая знакомый запах, Лукреция предалась сладостным воспоминаниям детства и сама не заметила, как уснула.

Ее разбудил гулкий хлопок дверей и приглушенная беседа. На улице уже было светло, за окном мерно барабанили тяжелые капли дождя. В Риме настала пора весенних ливней — дождь начинался стремительно и так же быстро заканчивался, иногда даже не успев промочить земли.

Через минуту послышался звучный голос брата: похоже, он отдавал приказы слуге. Затем прошелестели легкие, пружинистые шаги, и, когда Лукреция вновь открыла глаза, то увидела на пороге Чезаре, облаченного в дорожный плащ.

— Лукреция? — он просиял лицом и на миг замешкался у дверей, освобождаясь от мокрого балахона. Сбросив его прямо на пол, он порывисто подскочил к ложу, опустился рядом и, быстро стянув черные перчатки, бережно стиснул ладонь сестры. — Почему ты здесь, любовь моя? Что случилось?

Лукреция поневоле улыбнулась, ощутив тепло родных рук. Быстро сев на постели, она обняла брата так, будто они не виделись целую вечность. Черные кудри Чезаре пахли ночными сумерками и дождем. И она уловила легкий запах чужих духов — женских.

Отклонившись чуть назад, так, чтобы видеть его лицо, Лукреция проговорила:

— Ночью мне приснился дурной сон, а после я не могла уснуть…

Она всмотрелась в подернутые усталостью глаза и ощутила острые коготки ревности, царапающие сердце. Эту сонную, слегка мутную поволоку во взгляде и блаженную помятость на лице Лукреция уже видела раньше. Чезаре тоже не спал. Вот только причиной его бессонницы были не кошмары.

Какова она — та, что крадет его ночи?

Светловолосая девица из знатной семьи? Чернокудрая испанка или смуглая неаполитанка? Или, быть может, ее волосы сияют золотистой медью, как локоны Джулии?

— И в моей холодной комнате тебе оказалось уютнее? — улыбнулся брат и окинул ее ласкающим, пристальным взглядом. Лукреция кивнула, словно послушное дитя, и Чезаре шумно вздохнул, привлекая ее в объятия.

— Хочешь, чтобы я поселился в Ватикане, пока ты дома? — спросил он, сгребая ее покрепче, скользя горячими ладонями по спине.

— Да! — прошептала Лукреция, вновь чуть отстраняясь и заглядывая в темные, с золотистым блеском глаза. — Когда ты поблизости, мне намного спокойнее, Чезаре.

Лицо его, до этого слегка нахмуренное, озарилось такой нежностью, что Лукреция на миг застыла, потрясенная. Подобную улыбку он берег для особых случаев. А ведь она и позабыла, какую колдовскую власть над ней всегда имела улыбка брата. И какое же блаженство ловить на себе восхищенный взгляд этих, словно бы всезнающих, проницательных глаз.

— Тогда я обещаю, — Чезаре приблизился к ее лицу, игриво скользнул носом по ее носику, — что буду каждую ночь здесь. У себя, — он усмехнулся краешком губ. — Если захочешь увидеть меня — в любое время — пошли за мной служанку.

Лукреция озорно хохотнула и смущенно опустила глаза. Будь на то ее воля, она бы ни на минуту не расставалась со старшим братом. Ходила бы за ним по пятам, наблюдая, как он работает в зале консистории, как возится с лошадьми, как тренируется со шпагой, как бездельничает. Точно так, как она всегда делала, будучи маленькой, наивной Лукой.

Чезаре мягко ущипнул ее за подбородок, заставляя поднять взгляд:

— Я верю, что никакой тревожный сон тебя больше не побеспокоит.

Он нежно обнял ее плечи одной рукой, а другой осторожно погладил ее щеку, скулу, контур лица до мочки уха. Подушечка большого пальца прошлась вдоль ее черт, едва касаясь кожи. Мягкие, теплые прикосновения казались целебным бальзамом, живительным зельем, душистым пьянящим вином. А взор брата следовал иной тропой: от глаз к ее губам и обратно.

Тонкая, но прочная связь взглядов.

Натянутая нить будоражащего трепета.

Их узы всегда были духовными, но при этом не бестелесными. Объятия, невинные поцелуи, богатая палитра взглядов и улыбок, мелкие, но драгоценные знаки внимания: молчаливый тайный сговор, непрестанное признание любви.

Лукреция, словно под действием каких-то чар привстав на коленях, прильнула к Чезаре и запустила пальцы меж непокорных черных кудрей — густых, влажных от непогоды, пахнущих ночной свежестью и хмельной свободой. А он, изумленный, глухо выдохнул и мягко стиснул ее лицо горячими руками, вглядываясь в самую глубь ее глаз.

Как странно.

Странно гладить его волосы и думать о той, что ласкала их накануне, дотрагиваться до плеч и чувствовать в них скрытую, опасную силу. Какое пронзительное удовольствие ощущать его ладонь щекой, бегло прижиматься губами то к прохладному лбу, то к шелковистым волосам.

Боже правый, отчего эта целомудренная близость вызывает то же головокружительное ликование, что и поцелуи Паоло? Отчего под сердцем у Лукреции вздымается жаркая волна, обуздать которую она не в силах?

Словно в каком-то сне руки ее скользили по колючим от щетины скулам брата, подбородку со столь любимой ямочкой, а затем вниз вдоль горла по неожиданно нежной коже. Какая чудесная кожа, гладкая, смугловатая, с теплым золотистым отливом, шелковистая на ощупь. Пальцы Лукреции отыскали пульсирующую жилку на поверхности сильной шеи, и в тот момент почудилось, весь мир заколыхался в плавном ритме его сердцебиения. А за окном лило, как из ведра. Крупные капли гулко бились о стекло.

Чезаре что-то шептал у ее лица, но Лукреция слышала лишь бешеный стук собственного сердца, эхом отдающийся в ушах. И только когда брат мягко встряхнул ее за плечи, она словно вынырнула из глубин сладостного полузабытья.

— Я уже говорил? — спросил он тихо. — Как сильно скучал по тебе?

Она кивнула, а затем неуверенно мотнула головой:

— Скажи еще раз.

Чезаре чуть нахмурился и слегка стиснул ее виски с обеих сторон.

— Безумно! — он выдохнул. — Нещадно. До боли, — приблизив губы почти вплотную, он обжег ее кожу горячим дыханием, и, когда показалось, что эти губы вот-вот коснутся ее уст, Чезаре потянул Лукрецию вниз и прижался щекой к ее лбу: — Безбожно…

На мгновение она забыла, как дышать. И тут же горло сковал горький ком слез. Вдруг нестерпимо захотелось рассказать брату всю правду о том, как она жила в Пезаро. Не утаивая ничего, даже Паоло.

Но слезами делу не поможешь, а правду Чезаре знать нельзя. И стоит навсегда выбросить из головы этот вздор с поцелуями. То был танец, испанский танец, и лишь правила и закон танца продиктовали Чезаре закончить его горячим поцелуем.