Заговор букв

Савушкина Н. Прощание с февралем. СПб., 2005

Поэзия, слава богу, стала теперь частным делом и личной неприятностью пишущего стихи. Поэт лишился навязанного ему русской историей ореола трибуна. Правда, для многих этот ореол был спасением и своего рода охранной грамотой. Теперь она отнята. У Нины Савушкиной есть стихи о таком поэте:

Ты воспел Днепрогэс и тайгу,
Целину и палатки в Сибири.
Ты умял эту жизнь, как рагу,
А теперь о тебе ни гу-гу
Не разносится в сумрачном мире.

Кто же такая сама Нина Савушкина, могли бы сказать очень немногие любители поэзии. Не заметить два-три сборника, изданных смехотворными тиражами (в том числе последний – «Прощание с февралем»), и несколько журнальных да альманашных подборок, не попасть на один или два раза в год случающиеся выступления, на которых присутствует по нескольку десятков человек, по большей части одних и тех же, так же легко, как пройти мимо любого значительного явления культуры, если о нем не трещат ежедневно средства массовой информации. Нина Савушкина не замечена в общественно значимых скандалах; она не делает рискованных политических заявлений, хотя в силу профессии (стенографистки, а не поэта) ей зачастую приходится сидеть с политиками за одним столом; она не принадлежит к модной тусовке. В общем, в ее жизни нет ничего такого, что питало бы интерес к ней публики, помимо собственно стихов. Но история истинной жизни Нины Савушкиной и есть история развития поэтического таланта.

Уже в ранней юности Савушкина блестяще овладела самой современной поэтической техникой. Например, великолепные строки:

Впрочем, пруд никого не поил, не растил, не рожал,
Не держал на себе ни парома, ни лодки, ни флота,
Незнакомые лица на водах своих отражал
И себя выражал через эти мгновенные фото, –

сочинены в таком возрасте, когда девушки еще выслушивают снисходительные советы мэтров «не писать, если можешь». Не встретив сочувствия со стороны советской тогда еще печати, Савушкина, как оказалось, смогла не писать – и лет на десять выпала из литературной среды (в данном случае речь идет о четверге, потому что именно по четвергам собиралось литобъединение В. А. Лейкина – единственная компания, относившаяся к творчеству Савушкиной если не с пиететом, то хотя бы адекватно). Возвращение Савушкиной к стихам кроме ее ближайших знакомых праздновали (и до сих пор празднуют без передышки), наверно, только музы. Живо представляю, как они радуются неожиданным сравнениям и метафорам, на которые Савушкина большой мастер. Чтобы не выписывать их десятками, ограничусь двумя-тремя примерами:

– Весь парк с высоты, как прозрачный пакет,
Упругой налит пустотой…
– Мы шли, ища скамью –
Она к холму, как марка,
Крепилась на клею…
– Губы мои холодны, как жестянка пива –
Не отличишь, когда поднесешь ко рту.

Сравнения Савушкиной почти всегда разворачиваются в целые картины, на гомеровский манер, но с одним неизменным отличием: тот предмет, с которым сравнивают, мельче, незначительней, бездушней того, который служит отправной точкой для сравнения. Это следствие брезгливо-остраненного взгляда на мир и какой-то сверхчеловеческой зоркости. Примерно так же, «на понижение», работают и метафоры («эркера стакан граненый», «глаза», которые «вспухают мокрой гречей сквозь розоватый пар волос» и т. д.). В последнем случае мы имеем дело с очень редким приемом – двойной метафорой, когда за «мокрой гречей глаз» просматривается реализуемый в стихотворении фразеологизм «каша в голове».

Я бы не сказал, что поэзия Савушкиной негативна. В ней все время мелькают осколки образов утраченного рая, точнее – утраченной целостности. Поэт то и дело фиксирует стадии распада этой целостности. Это чувствуется и в раннем «Отражении», и в «поздней» «Открытке школьной подруге».

Распад прекрасного мира первоначальной дружбы и гармонии запечатлен в пространной галерее портретов и пейзажей. И те и другие отличаются предельной психологической и живописной точностью и злым остроумием. Поэт зачастую доводит рисунок до степени карикатурности, но эти карикатуры не столько смешат, сколько ужасают. В стихотворениях по преимуществу иронических (в книге «Прощание с февралем» они вошли в разделы «Дивертисмент I» и «Дивертисмент II») трагедийность доводится до абсурда и перестает быть страшной, но в таких, как «Пансионат», «Осетр», «Молитва» и многих других, острая ирония трагедии не заслоняет.

Особая тема – савушкинские рифмы. Здесь в ее арсенале все лучшее, что наработала русская поэзия за последний век, но выделить надо «фирменную» рифму с переносом. Можно вывести следующее правило: если вы видите у Савушкиной неточную рифму (например, «прижав – витража»), посмотрите на следующую строку и убедитесь, что рифма точна. Первые опыты в этом роде в русской поэзии предприняты, кажется, И. Анненским и Ф. Сологубом. Савушкина доводит этот прием до предельного совершенства, делая его неотъемлемым элементом структуры стиха. Она вообще любит переносы, но использует их не по-цветаевски, когда «страсть рвется в клочья» вместе со строкой, и не по-бродски, когда перенос служит знаком неожиданного поворота мысли. Здесь все иначе: Савушкина просто говорит не торопясь. Перенос, кажется, возникает там, где поэт прерывается, чтобы отхлебнуть из рюмки или затянуться сигаретой. Скажем, перенос в строке

…И вот стою тут
В плюшевом коридоре – одна, ничья, –

вызван к жизни только тем, что героиня и вправду остановилась в коридоре, и эта остановка отразилась в стихе.

Частый аргумент против Савушкиной – это то, что она следует в фарватере Бродского. Рискну утверждать, что нет более равнодушного к его творчеству русского поэта, чем Нина Савушкина. Даже в самых ее, казалось бы, «бродских» по ритмике стихах мы наталкиваемся на невозможные у поэта-лауреата, чисто савушкинские ходы («Будь неладна любовь – она пожирает детство» или «Разъяснит природа тебе любезно, что горизонтальной бывает бездна»).

Когда-то, лет 15 тому назад, в «Книжном обозрении» известный «огоньковский» критик процитировала наивное и забавное письмо одной питерской поэтессы, в котором говорилось буквально следующее: «Считается, что Нина Савушкина достигла уровня Ахматовой». Такие фразы сильно подставляют поэта, ведь поэт не спортсмен, ставящий рекорды. И как измерить этот уровень? Где эти абсолютные единицы? Если их нет, то любой графоман ценен не меньше классика. Если они есть (а они есть, потому что искусство иерархично, как бы ни выделывались постмодернисты и просто шуты гороховые от поэзии), то не смешно ли сравнивать Ахматову и мало кому известную Савушкину? Не думаю, что Савушкину стоит сравнивать именно с Ахматовой (не вижу явных параллелей), но сейчас мне уже не кажется, что это несравнимые величины. Потому что самый неприемлемый критерий, по которому мог бы быть оценен автор «Прощания с февралем», – это степень известности, а единственно верный – степень наслаждения и боли от ее прекрасных, горьких, беспощадных в своей точности, наивных и в то же время беспредельно глубоких стихов.