Заговор букв

«Невидимка» и «Незнакомка»

Даже с первого взгляда стихотворение 1905 года «Невидимка» напоминает предыдущие сюжеты, но это как бы негатив с них. Все составляющие (точнее – почти все) схемы сохранены, но оценка их поменялась.

Веселье в ночном кабаке.
Над городом синяя дымка.
Под красной зарей вдалеке
Гуляет в полях Невидимка.

Место сельского (как правило) храма занимает пригородный кабак, то, что было чистым, становится нечистым, но «синяя дымка» и «красная заря» нам уже должны быть знакомы. Однако вместо трепета и благоговения автор испытывает тревогу и отвращение к тому, символами чего эти словосочетания являются. Точки на концах строк в этой строфе, четко разделяющие трехцветный мир, могут подсказать судьбу цветов: белый стал черным, синий остался синим, несколько, правда, потеряв в «надмирности», красным завладел малоприятный «Невидимка», отчасти напоминающий Недотыкомку Сологуба – и именем, и ролью:

Танцует над топью болот,
Кольцом окружающих домы,
Протяжно зовет и поет
На голос, на голос знакомый.

Мир не ограничивается одним кабаком, есть еще и «домы», и «болота», и этот странный Невидимка, сбивающий с толку (и уже сбивший), обволакивающий пошлостью и тленом человеческий мир. Но мы не видим здесь важнейшего элемента – «я». Тот, кто задает вопросы, никак не присоединяется к людям. Он их осуждает, презирает, но он не с теми, кого вопрошает:

Вам сладко вздыхать о любви,
Слепые, продажные твари?
Кто небо запачкал в крови?
Кто вывесил красный фонарик?

Не похоже, чтобы автор вопросов собирался обвинить в этих грехах себя.

Блок теперь весь мир осмысляет как кабак или публичный дом. Знаком последнего является «красный фонарик», в который превращается закатное солнце. Знак «брачной зари» опошлился, сакральное стало профанным. Союз поэта с божеством, символом Вечной Женственности, не состоялся, и мир утвердился в своей обычной пошлости и грязи. Невидимка, исподволь управляющий людьми, сравнивается даже не с ними, а с животными, он ниже человеческого:

И воет, как брошенный пес,
Мяучит, как сладкая кошка…

Не этого ли пса будут потом нервно отпихивать красногвардейцы в «Двенадцати»? Теперь он подменяет лирического героя, выполняет его функции:

Пучки вечереющих роз
Швыряет блудницам в окошко…

Вспомним, как юноша бросал белые цветы за церковную ограду, пытаясь установить контакт с Прекрасной Дамой. Невидимка теперь пародирует его. Белые цветы заменены «вечереющими розами» (то есть закатного цвета), да и направление изменено. Блудницы, которых много, теперь уже в «храме» (в кабаке), и контакт устанавливается по-будничному легко:

И ломится в черный притон
Ватага веселых и пьяных,
И каждый во мглу увлечен
Толпой проституток румяных…

Доминируют черный и красный цвета, цвета грязи, греха, порока. Каждое предложение после тройного вопроса (таких предложений мы видим пять подряд) заканчивается многоточием. Пожалуй, в этих многоточиях видна позиция лирического героя. Мир установил контакт с некой Дамой, обращенной им в блудницу (а как иначе он может воспринять идею Вечной Женственности?), оставив поэта не у дел. Этот сюжет использован Блоком не только в лирике, но и в драматургии («Незнакомка»). Мир не отвечает на возмущенные вопросы. Поэт сам констатирует то ужасное, что творится вокруг него, но делает это не слишком уверенно, он растерян – отсюда и многоточия. Произошла подмена, прекрасная идея убита, Невидимка торжествует:

В тени гробовой фонари,
Смолкает над городом грохот…
На красной полоске зари
Беззвучный качается хохот….

Но последний и самый сильный удар для поэта – появление в кабаке самого божества:

Вмешалась в безумную давку
С расплеснутой чашей вина
На Звере Багряном – Жена.

Вечная Женственность приобретает апокалиптические черты, солнце отождествляется со зверем. Ожидания романтика Блока, как и всякие ожидания всякого романтика, не оправдались, и он трагически разочарован. Как известно, вне разочарования романтизма не бывает, он и появился из разочарования. Если бы Блок остался в этом обиженном состоянии, не пытался преодолеть непонимания между собой и миром и более глубоко постичь идею Вечной Женственности, то он не стал бы великим поэтом. Великим его сделала способность к развитию. Самый разительный пример такого развития – движение от «Невидимки» к «Незнакомке», от апреля 1905 года к апрелю 1906 года.

«Незнакомку» анализировали множество раз, но, думается, внутренняя и внешняя структура (если только мы договоримся, что именно считать внутренней структурой, а что – внешней) этого стихотворения становится более понятной именно в сравнении с «Невидимкой». Создается ощущение, что Блок строфа за строфой повторяет «Невидимку», воспроизводит те же картины, но меняет при этом метод изображения. Если в «Невидимке» перед нами символистская схема, то в «Незнакомке» – почти реалистическое изображение конкретных деталей, сама жизнь:

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Блок последовательно заменяет слова-символы словами, обозначающими конкретные предметы или явления. Вместо абстрактных кабака, дымки, болот, домов теперь рестораны, воздух, канавы, загородные дачи. Вместо загадочного Невидимки появляется слово «дух», выявляющее настоящую природу Невидимки. Вместо блудниц и «ватаги веселых и пьяных» (без существительных) мы видим дам и «испытанных остряков». «Невидимку» можно отнести к любой эпохе; с «Незнакомкой» это невозможно: социальные характеристики предельно конкретны. Слово, как никогда у Блока, соответствует предмету, не проявляя (пока) дополнительных смыслов. Так, вместо метафорического «красного фонарика» мы видим «бессмысленно кривящийся диск». Он, может быть, одушевлен больше, чем красный фонарик, но начисто лишен символичности: солнечный диск и есть солнечный диск – он круглый и плоский, а символу полагается объем многозначности. По первой половине «Незнакомки» можно сказать, что Блок стал реалистом, хотя спешить с этим утверждением и не стоит.

Лирический герой, присутствовавший в «Невидимке» одной интонацией, появляется снова, причем он не противопоставлен обыденному миру, а вписан в него. Он один из пьяниц, а это принципиально новая конфигурация, потому что раньше романтический герой у Блока либо был вовсе один, либо противостоял миру людей. Но такого рода «вписанность» в мир не исключает одиночества:

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.

Одиночество это и становится не оправданием, но залогом возможного отличия героя от «пьяниц с глазами кроликов». Их плоская, как солнечный диск, истина находится в самом обычном алкоголе, а его опьяняет влага «терпкая и таинственная». Это не значит, что в пятой строфе он пьет символическое вино. Это значит, что в обычном вине может таиться (и дальше это обнаружится) символический намек, но почувствовать таинство в пошлости может только поэт. У Блока есть вариация на темы «Незнакомки», где мы читаем такую строфу:

Средь этой пошлости таинственной,
Скажи, что делать мне с тобой –
Непостижимой и единственной,
Как веер дымно-голубой?

Блок-реалист находит место в своей поэзии настоящей жизни; Блок-романтик оценивает жизнь как пошлость; Блок-поэт научается чуду претворения пошлости в поэзию, преодолевая пошлость в жизни.

Нетрудно посчитать, что Незнакомка появляется в седьмой строфе тринадцатистрофного стихотворения, то есть в самой середине, и ее появление, как и во множестве других стихотворений, становится кульминацией. С появлением Незнакомки сатира сменяется лирикой, сама музыка стихотворения становится иной. Обратившись к «Невидимке», мы легко устанавливаем, что и там героиня появляется в седьмой строфе, только строфа эта – последняя. Соответствие первой половины «Незнакомки» «Невидимке» установлено. Сюжет тот же, только формы его решения различны: вместо условно-символической нам предлагают реалистическую трактовку, которая, несомненно, много удачнее и ценнее в художественном отношении. Перемещая ключевой женский образ из кабака в ресторан, Блок преодолевает негативное отношение к нему, тот ужас, который слышится в «Невидимке». Там героиня продажна, а здесь на это нет прямых указаний, напротив, нам говорят о «девичьем стане» и о том, что она «всегда без спутников». Хотя, с другой стороны, что делать одинокой женщине в ресторане начала ХХ века? Как бы то ни было, именно она то окно, через которое можно провидеть другой мир. Незнакомка одновременно и реальная женщина (ее портрет снабжен массой совершенно не символических подробностей), и сон поэта о Прекрасной Даме, о чем говорит избыток туманного – и окно «туманное», и дышит она (то есть пахнет) «духами и туманами». Архетипичность образа подчеркнуто объединена с сиюминутностью:

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка…

«Упругими» шелка могут быть только на живой соблазнительной женщине, а «древние поверья» говорят нам о ее вечности.

Конечно, только поэт может увидеть в ней нечто не от мира сего, и поэтому поэт и Незнакомка составляют пару (в «Невидимке» эта идея «парности» почти утрачена). О Незнакомке поэт говорит теми же словами, которыми говорил о хорошо нам знакомой Прекрасной Даме:

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

В последних трех строфах происходит преображение несимволических (в первой половине стихотворения) вина и солнца в символические:

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

На наших глазах происходит таинство, аналогичное Евхаристии. Соответственно, и переведенный теперь на русский язык латинский афоризм имеет совершенно иное, более глубокое значение. Истина не в том, что мир укладывается в схему, не в том, что мир, которого молодой Блок не знал, не уложился в схему и был романтически отвергнут, а в том, что только поэт, именно Блок, обладает способностью видеть вечное сквозь пошлое и прорывается к истине через знание мира, а не помимо этого знания. Истина в символическом вине, а не в алкоголе. Идея Прекрасной Дамы сохранила, пройдя через кризис, свою ценность, при этом неизмеримо обогатившись реальностью. Она приобрела не только философскую или религиозную, но и настоящую поэтическую ценность.