Заговор букв

I

Часть I, глава XII. Григорий и Аксинья

Диалог Григория и Аксиньи занимает не всю главу, до него большое пространство уделено авторской речи. Из нее мы узнаем, что автор, неоднозначно оценивая чувство героев (например, про Аксинью сказано, что «припухшие, слегка вывернутые, жадные губы ее беспокойно и вызывающе смеялись»), сочувствует им, а не осуждающему их хутору, который «прижух в поганеньком выжиданьице». Автор знакомит нас с интерьером («В горнице над кроватью протянута веревочка» и т. д.), в котором происходит диалог, рисует детали портретов («Аксинья другой рукой – огрубелыми от работы пальцами – перебирает на запрокинутой голове Григория жесткие, как конский волос, завитки» и т. д.), части пейзажа («Месяц глазастеет в оконную прорезь»). И при всем своеобразии индивидуального стиля Шолохова мы видим, насколько отличается литературная речь автора от просторечия героев, видим у автора эпитеты, метафоры, неологизмы, книжные обороты; у героев – диалектные и искаженные слова, характерное для разговорного стиля построение предложений. Но все это лежит на поверхности, а глубже – конфликт между отношением к героям, которое прочитывается из их реплик, и тем, что диктуется авторскими ремарками. Вот начало диалога, практически свободное от ремарок:

«– Гриша, колосочек мой…

– Чего тебе?

– Осталось девять ден…

– Ишо не скоро.

– Что я, Гриша, буду делать?

– Я почем знаю».

Эмоции Аксиньи здесь как на ладони: по первой реплике видна ее любовь к Григорию, по остальным – страх перед скорым приездом Степана. Григорий же груб, равнодушен и эгоистичен. Далее Шолохов закрепляет это впечатление:

«– Убьет меня Степан… – не то спрашивает, не то утвердительно говорит она.

Григорий молчит. Ему хочется спать».

Впрочем, автор в начале главы уже произнес: «От бессонных ночей коричневая кожа скуластого его лица отливала синевою, из ввалившихся глазниц устало глядели черные сухие глаза». Это несколько реабилитирует Григория. Еще в большей степени реабилитирует его ремарка после фразы героя о том, что отец хочет его женить: «Григорий улыбается, хочет еще что-то сказать, но чувствует: рука Аксиньи под его головой как-то вдруг дрябло мякнет, вдавливается в подушку и, дрогнув, через секунду снова твердеет, принимает первоначальное положение». Что мог бы почувствовать грубый, равнодушный, да еще и засыпающий эгоист во время мгновенного жеста подруги? В течение секунды рука Аксиньи мякнет и снова напрягается. И то, что Григорий улавливает эту перемену, больше говорит о его любви к ней, чем любые, самые «галантерейные» признания.

Теперь об Аксинье. Только что она выражала свои чувства (любовь и страх, главным образом страх) откровенно. И вдруг, узнав о предстоящей женитьбе Григория на Наталье Коршуновой, выдает свою ревность не словами (они скорее деловые, лишенные эмоций), а секундным жестом, с которым быстро справляется. Слова героини сейчас не скажут нам о ее истинных чувствах ничего: получить о них представление мы можем только из ремарки. «Аксинья говорит быстро, но слова расползаются, не доходят до слуха неживые и бесцветные слова».

А вот ответ Григория:

«– Мне ее красоту за голенищу не класть. Я бы на тебе женился».

Вряд ли стоит ожидать от героя словесных изысков, он к ним не привык и едва ли имеет о них представление. Но такое признание дорогого стоит. И хотя в конце диалога Григорий откажется бежать с Аксиньей, в этой его фразе (так же, как и в начале главы во фразе повествователя: «Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь…») уже содержится зерно бунта против всего уклада казачьей жизни. Казачий мир – это все, что знали Григорий и Аксинья, но это мир родового существования, мир не людей, а функций; а Григорий и Аксинья выламываются из этого мира, потому что они уже личности. И можно ли сказать, что за конечное разрушение этого мира (смотри финал романа) герои не несут ответственности, что нет за ними никакой роковой вины? Этим вопросом, к которому нас привело внимательное чтение эпизода и попытки понять и героев, и автора, можно закончить анализ первого из эпизодов.