Заговор букв

Романтический герой. Портрет Печорина

В нашу задачу не входит детально исследовать изменения в описании внешности Печорина на протяжении всего романа или сопоставить портрет Печорина с портретами других героев, так или иначе связанных с ним, например Ставрогина из романа Достоевского «Бесы» (впрочем, к сопоставлению с Павлом Петровичем из «Отцов и детей» мы прибегнем в другой статье); достаточно будет разобрать капитальный портрет Печорина из «Максима Максимыча». В небольшой новелле этот портрет занимает приблизительно 15 процентов объема. Это единственная возможность посмотреть на Печорина «вживую», то есть глазами самого рассказчика, а не в пересказе. До этого мы узнаем о том, как выглядит Печорин, из уст Максима Максимыча, который едва ли может быть полноценным свидетелем. Он прекрасный рассказчик, но отсутствие рефлексии и психологическая зависимость от Печорина лишает его возможности дать толкование внешности своего товарища; Печорин для него лишь загадка. В дневнике же Печорина мы, естественно, найдем все что угодно о герое, но только не его портрет. Поэтому сосредоточимся на полуторастраничном описании, принадлежащем ближайшему к автору персонажу – рассказчику, обладающему склонностью к рефлексии и в какой-то степени равному Печорину социально и интеллектуально.

«Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев».

Из этого довольно продолжительного предложения читатель может извлечь следующее. Во-первых, Печорин состоит из контрастных черт (здесь представлена оппозиция «сила – слабость», о чем говорят «широкие плечи» и «худоба бледных пальцев»). Во-вторых, он аристократ. Об этом нам уже сообщили трижды (выражение «разврат столичной жизни» может относиться прежде всего к аристократии, потому что столичным жителям других слоев – Евгению из «Медного всадника» или Акакию Акакиевичу – явно не до разврата; сочетание «порядочный человек» на тогдашнем языке означало «человек из высшего общества», «комильфо»; наконец, «аристократическая рука» комментариев не требует), а впоследствии еще сообщат не раз. В-третьих, наш герой – натура страстная и в то же время рефлексирующая. В общем, «бури душевные» его не миновали. Все это должно сформировать такое же отношение читателя к Печорину, как у Максима Максимыча, – смесь сочувствия, симпатии и своего рода восторга, как перед высшим существом. Далее Лермонтов продолжает в том же духе, выдерживая эти три линии. Проследим, с какой степенью настойчивости он это делает.

«Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера». «Небрежность» походки может свидетельствовать о равнодушии к окружающему миру (это подтверждается отношением Печорина к Максиму Максимычу) и отсутствии концентрации; «скрытность характера» предполагает совсем другой тип взаимодействия героя с миром – еще один контраст, который автор никак не объясняет, отделываясь фразой о том, что он не хочет заставлять читателя слепо верить его наблюдениям и выводам.

«Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость; он сидел, как сидит Бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала». Снова контраст: по «Бэле» мы уже знаем о несгибаемой воле Печорина, которой не могут противостоять самые сильные люди (например, Казбич или Бэла), а рассказчик показывает его совсем другим – безвольным, буквально – бесхребетным. Вслед за сравнением Печорина с бальзаковскими героинями нам сообщают, что «в его улыбке было что-то детское», «его кожа имела какую-то женскую нежность». Вкупе с утверждением о трудноопределимости возраста Печорина (от двадцати трех до тридцати лет) это дает еще две оппозиции – «мужественность – женственность» или, как вариант, «брутальность – изнеженность», а также «зрелость – инфантилизм». «По долгом наблюдении» рассказчик замечает морщины на лбу Печорина, которые едва ли украсили бы женщину и инфернально выглядели бы у ребенка, но герою они придают особую привлекательность. Печорин полон притягательных противоречий даже на физическом уровне: у него светлые волосы, но черные брови и усы и карие глаза.

Теперь об аристократизме. Вообще говоря, выделение в портрете трех линий весьма условно, так как одни и те же детали работают «по совместительству» на все сразу; но в методических целях это может оказаться удобным. Итак, Лермонтов продолжает напоминать читателю, что Печорин – аристократ. В ход идут и сравнение с бальзаковской кокеткой (включаются ассоциации, связанные с высшим светом), и «бледный, благородный лоб», и сочетание светлых волос и черных усов – «признак породы в человеке», и то, что герой «имел одну из тех оригинальных физиогномий, которые особенно нравятся женщинам светским». Итого за полторы страницы семь раз различными способами до читателя доводится информация об аристократизме героя.

И наконец, о душевных бурях. Наличие необъясненных противоречий в облике героя уже говорит о том, что разгадка кроется во внутренней его расколотости. Еще Максим Максимыч в «Бэле» недоумевает, как может неутомимый и бесстрашный охотник на кабанов вздрагивать от скрипнувшего ставня. Для рассказчика же очевидно: «бури душевные» объясняют все. Он не видит героя в «минуты гнева или душевного беспокойства», но предполагает, что в такие моменты морщины на его бледном лбу обозначаются «гораздо явственнее». Кроме того, исследуя глаза героя, рассказчик делает интересные выводы: «Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак – или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его – непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если бы не был столь равнодушно спокоен».

Сохранившиеся мемуарные свидетельства о тяжелом лермонтовском взгляде, который невозможно было выдержать, заставляют предположить, что автор не пожалел для героя собственных глаз. Некоторые другие черты Лермонтова (например, значительная физическая сила при маленьком росте, большой лоб) тоже попали к Печорину. Из этого частичного сходства (оно не могло быть полным, потому что внешность Лермонтова вовсе не была привлекательной), разумеется, нельзя заключить, что психика человека Лермонтова и персонажа Печорина идентична – хотя бы потому, что психическая структура персонажа фиктивна. Однако рассказчик знает о Печорине больше, чем может увидеть. Он не видел, как Печорин смеется. Чуть позже Печорин на глазах рассказчика один раз улыбнется Максиму Максимычу, но это не назовешь смехом. Представить же, что герой, пока рассказчик за ним наблюдал, продемонстрировал, как на репетиции, все свои ужимки, немыслимо – сцена романтического наблюдения опустится на уровень фарса. На основании детали, которую рассказчик не мог видеть, он строит гипотезу о «злом нраве» или «глубокой постоянной грусти», присущих Печорину. То, что первое имеет отношение к печоринскому демонизму, а второе его почти не покидает, мы убеждаемся из повествования, но никак не из прямого наблюдения рассказчика. Впрочем, Лермонтов прекрасно понимает, что он делает: преждевременные выводы, не вытекающие из знания читателя о герое, подогревают читательский интерес к нему, а интерес этот уже должен удовлетвориться дневником Печорина. То же самое достигается и всем пассажем о взгляде. «Холодный» блеск глаз и «равнодушно спокойный» взгляд либо делают сомнительными выводы о «бурях душевных», либо заставляют вернуться к тезису о скрытности героя. Читатель чувствует в герое вызов, ему хочется разгадать этого таинственного Печорина – загадочно противоречивого аристократа, глубоко скрывающего неведомые страсти, так очевидно прорисованные в его портрете. Кстати, «страстность – бесстрастие» становится последней оппозицией в портрете Печорина, созданном лукавым рассказчиком с подачи автора.

Стоит ли говорить о том, что все три составляющих – контрастность черт, аристократизм и таинственность, за которой прячется трагедия, – черты героя романтического. Ну а «женщинам светским» всегда нравились именно романтические герои, недаром на всем протяжении романа Печорин оказывается главным героем-любовником, и обаяние его распространяется, кстати, не только на женщин светских (Веру, Мери), но и на горянку Бэлу и простую казачку Настю в «Фаталисте». Не ловит ли Лермонтов читателя на примитивный крючок любопытства ко всему необычному? Может быть. Но «может быть и то», что игра сложнее. Пушкинский Онегин, изживая взгляд на себя как на романтического героя, становится человеком и возрождается к жизни, слезам и любви. Лермонтовский Печорин, не умея отказаться от романтического взгляда на себя (а это тот самый взгляд, который навязывает нам рассказчик, признаваясь попутно, что навязывать его не собирается, но читателю некуда деваться), последовательно уничтожает в себе человека, лишая себя любви, слез и, наконец, жизни. Это своего рода анти-Онегин. И в новелле «Максим Максимыч» мы видим не просто романтического героя, а мертвого героя; истинный же дальнейший интерес читателя сведется к истории его умирания, так как о его физической смерти нам сообщат через четыре страницы. Впрочем, формулировка концепции романа несколько выходит за рамки анализа портрета главного героя.

2