Заговор букв

Параллельно можно проследить еще две развиваемые автором темы – бездействия и «восточности» героя.

Обломов – «бездействующее» лицо (несмотря на все свое влияние на окружающих), это тоже его особенность. Гончаров характеризует это свойство так: «Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте». Выстраивается линейка реакций на окружающую действительность: «туча заботы» – «игра сомнений, печали, испуга» – «определенная идея» – «намерение». Следующим пунктом должен быть переход к действию, но у Обломова он отсутствует, и все заканчивается апатией или дремотой. Он переживает происходящее вокруг, даже глубоко переживает (туча заботы набегает «из души», то есть душа уже эмоционально переработала внешний раздражитель), ему доступны тонкие чувства (недаром Гончаров использует слово «игра»), но вынести суждение или сформулировать идею по поводу переживания Обломову уже труднее; еще труднее обозначить свое намерение отреагировать действием. Именно из-за трудности последних двух шагов герой не может добраться хотя бы до какого-нибудь поступка. Все существо (и вещество тоже) Обломова столь мягко, что физически и психологически не приспособлено реагировать на раздражение, как нечто упругое или жесткое. К тому же субстанция героя не держит формы: бурные переживания легко переходят в апатию или дремоту. Мягкость героя оказывается сродни аморфности: писатель дает нам возможность посмотреть на эту, в общем, симпатичную черту с другой стороны. Образ сразу приобретает объем, становится сложным, и это подготавливает почву для последующего изображения внутренних движений героя. При этом надо заметить, что и Гончарову это изображение далось не без труда. Начав роман в конце 40-х годов, то есть еще в эпоху расцвета «натуральной школы», он заканчивает его в 1859. Рискну предположить, что, будь роман написан сразу вслед за «Обыкновенной историей» с ее линейным развитием главных персонажей, он был бы неизмеримо проще.

И наконец, о «восточности» Обломова, на которой автор настаивает так же, как Лермонтов – на аристократизме Печорина. Сразу выделим в абзаце, посвященном знаменитому халату Обломова, все слова, имеющие отношение к этой теме: «На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире. Хотя халат этот и утратил свою первоначальную свежесть и местами заменил свой первобытный, естественный лоск другим, благоприобретенным, но все еще сохранил яркость восточной краски и прочность ткани».

Пять раз на протяжении абзаца речь идет о том, что халат Обломова – азиатский халат. Вообще-то халат и так одежда по происхождению азиатская, но европейцы за долгую историю контактов с восточными народами успели не только многое от них взять, но и полностью растворить в своей культуре. Поэтому Гончарову важно сказать, что обломовский халат – не западная обработка восточного одеяния, а натуральный восточный, прямо из Персии. И поскольку халат и владелец сжились так, что трудно отделить одного от другого (халат, «как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела» хозяина), то и Обломов, по крайней мере во многом, – человек Востока. Иначе понять Гончарова нельзя. И здесь необходим хотя бы приблизительный разговор о сущности восточного сознания и отличиях его от сознания западного, откуда можно будет перебросить мостик к сопоставлению Обломова и Штольца. Однако сам этот разговор уже выходит за пределы анализа портретной характеристики Обломова, которая создается для того, чтобы сообщить три его важнейшие черты – мягкость, пассивность и «восточность».

3. Портреты в романе «Преступление и наказание»