Заговор букв

Санкт-Петербурга» / «Геликон Плюс», 2014

В теперь уже прошлом году вышла книга петербургского критика Никиты Елисеева «Против правил». Елисеев, как видно из вошедших в эту книгу статей, – замечательно живой человек. Он не старается выдержать тон этакого критического олимпийца, судящего с завысокой точки только ему известной истины. Не скрывает эмоций, выражая их настолько непосредственно, будто пишет не эссе, а участвует в дружеской беседе. Он мыслит, и мысль его не задана расхожей гипотезой или принятым мнением, а рождается прямо на глазах читателя. Замечу, кстати, что рождение мысли, как и всякое рождение, – процесс интимный, частный, и чужим людям присутствовать при этом не пристало. Но непредвзятый читатель Елисеева перестает быть чужим человеком, наблюдая, как возникает критическая мысль, как она вырастает на самой естественной для литератора почве – почве культуры. Ко всему прочему Елисеев не тепел, а горяч, и от этого запальчив. И еще он обладает одной редкой и чрезвычайно ценной для критика чертой: он влюблен не в себя, а в тот материал, с которым работает. Елисеев начисто лишен кокетливости и жеманства. И весь комплекс этих качеств сообщает статьям, собранным под одной обложкой, статус книги, которая являет нам автора и в его нескрываемых, но таких человеческих слабостях, и в его живых яркости и силе.

Конспективно изложив тезисы, попробую проиллюстрировать их примерами.

Вот эссе «Я и Томас Манн», ставшее следствием не только многолетних размышлений критика о слабо известной русскому читателю книге немецкого классика «Рассуждения аполитичного», но и полного (!) ее перевода – причем перевода, судя по всему, не рассчитанного на публикацию и вознаграждение. Предпринять в наше время такой труд для одного себя – дорогого стоит. Но еще дороже стоит после полустраничной цитаты из книги Т. Манна, в которой тот хвалит войну за то, что она дала возможность одному раненому немцу прочитать несколько художественных произведений, короткий эмоциональный всплеск: «Обосраться и не жить! – как пишет по сходному поводу Евгений Попов». Не знаю, причем тут Евгений Попов, не знаю, что его подвигло произнести несколько этих вполне общих слов, но не могу не уважать искреннее удивление Елисеева и то, как он одним движением смывает с Манна хрестоматийный глянец. Простительно ли лицемерие во имя культуры? Хороша ли утонченность, выросшая на крови? В общем, стоит ли слеза ребенка того художественного впечатления, которое она производит на писателя? Томас Манн, конечно, писатель великий, но пусть за книгу «Рассуждения аполитичного» с него никогда не смоется поставленное Елисеевым клеймо «инвалида войны, который не был на фронте».

Вот замечательная статья о Довлатове, стилистически безошибочно названная «Человеческий голос». Потому что статья эта – музыкальна. Она не только написана о человеческом голосе писателя Довлатова, но сам ритм критической прозы Елисеева в ней как бы подчиняется довлатовским ритмам. Сравните: «С Сергеем Довлатовым-писателем происходило много забавного и парадоксального. Его часто принимали за того, за кого он себя выдавал.

Он был Гамлетом. А выдавал себя за Швейка». Это Елисеев.

А это процитированный на той же странице Довлатов: «Шестнадцать старых коммунистов “Ленфильма” готовы были дать ему рекомендацию в партию. Но брат колебался. Он напоминал Левина из “Анны Карениной”. Левина накануне брака смущала утраченная в молодые годы девственность. Брата мучила аналогичная проблема».

Казалось бы, хитрый ли фокус? Фраза чуть длиннее чередуется с чуть более короткой, кое-где подключается парцелляция, парадоксы и неожиданные сопоставления приводят к комическим эффектам… Да нет, не в этом дело. Довлатов на то и рассказчик, что он рассказывает, то есть при всей ювелирной обработке его проза производит впечатление почти устного рассказа. Подобное пытается делать (и во многом успешно) и критик. Он не доказывает, а рассказывает, размышляет прямо по ходу рассказа – и отсюда цитата из рафинированного И. Н. Сухих сменяется ассоциацией с «Калиной красной», сопоставление довлатовской прозы с поэзией Слуцкого нечувствительно переходит в сопоставление героя эссе с героем романа Ю. Олеши «Зависть» и т. д.

О какой бы книге, о каком бы авторе ни говорил критик Елисеев, не срывается его «человеческий голос» и звенят в нем ноты любви к человеку, – сказал бы Гоголь. Оттого-то он старается писать так, как, будучи профессионалом, не должен и не может: не судя. Этот императив подчеркивает он в стихах Слуцкого («Кто они, мои четыре пуда мяса, чтоб судить чужое мясо?») и прозе Довлатова («…Подумаешь – не суди! А между тем “не суди” – это целая философия»). Но ремесло критика – судить, уйти от этого невозможно. И Елисеев судит во имя любви…

И если в разбираемой им книге есть любовь к человеку, то критик поет (и как зачастую поет!) ей хвалу и славу, выбирает такие цитаты, что немедленно хочется ее прочитать и, да простит меня Фет, любить, обнять и плакать над этой книгой. Горячи и хороши его статьи о мемуарах Н. и М. Улановских, П. Горелика, Р. Эпштейн, потому что видит Елисеев в них трогательное внимание к человеку; чуть сбивчивы (но от любви же!), горячи и хороши его статьи о Стругацких, Рыбакове, Быкове. Замечательно чувствует человека Никита Елисеев, потому-то настоящей человеческой трагедией отзывают статьи о жестких и эгоистичных Суворине и Катаеве. Но уж если нет у автора настоящего интереса к людям, если замкнуто его слово на себя самого либо на игру в литературные бирюльки, тогда заслуживает он суда, тогда раскатывает критик по бревнышкам затейливые избушки М. Шишкина и Б. Акунина.

Кстати, лучшие в книге статьи – о Гоголе. Пронзительное эссе «Они не внемлют, не видят, не слушают меня…» я бы посоветовал давать школьникам вместо бледных типовых биографических очерков, помещаемых в учебниках. В детстве полезно не только прочесть «Тараса Бульбу», но и узнать, что «это ксенофобское, протофашистское произведение». Когда-то знаменитый профессор В. М. Маркович читал лекцию учителям литературы (мне посчастливилось присутствовать на ней) и высказал мысль о фашизме романтической прозы Гоголя. Учителя, помню, чуть не зашипели, как масло на сковородке… Но ведь для того чтобы понять, что это правда, надо всего лишь уметь читать. И сказав о Гоголе следующее: «…он – писатель. Писатель как таковой, par excellence, по существу, по самой своей природе. То есть полное, абсолютное, беспримесное чудовище», Елисеев сообщает читателю свою полную, абсолютную, беспримесную любовь к этому чудовищу.

Статья «Тарас Бульба. Утопия и антиутопия», также выдержанная не в научном, а в публицистическом стиле, по содержанию – блестящее научное исследование, в котором острые наблюдения над текстом «Тараса Бульбы» и «Вия» выходят на уровень настоящего открытия. И при этом посмотрите, как сказано: «…Гоголь так и остался гениальным подростком, не повзрослевшим и потому давшим безжалостно точный образ “подросткового” мира с его жестокостью, бегством от ответственности, ненавистью к женщине и накрепко сцепленным с ней желанием женщины». Это ли не суд?

Думаю, главная черта Елисеева-критика как раз в этом: произнести суд так, чтобы приговор стал объяснением в любви. Если есть кого любить, разумеется…

В скрипичном ключе