Заговор букв

Последний путь Свидригайлова

Рассуждения о роли образа Петербурга в романе «Преступление и наказание» давным-давно стали общим местом, поэтому пропускаем все возможные предисловия и займемся частным вопросом: почему Свидригайлов застрелился именно там, где он застрелился? На наш взгляд, от ответа на этот вопрос зависит понимание всего романа, в особенности – эпилога, по отношению к которому жизнь и смерть Свидригайлова кажутся далеким прошлым.

Сейчас нас не будут интересовать все его метания по городу в последний день жизни, хотя в них было много важных эпизодов; мы начнем следить за героем в тот момент, когда он, отдав оставшиеся деньги, поздно вечером покидает квартиру своей невесты на углу Малого проспекта Васильевского острова и 3-й линии. К полуночи он оказывается на Тучковом мосту, где, судя по всему, раздумывает, не утопиться ли: «Он начинал дрожать и одну минуту с каким-то особенным любопытством и даже с вопросом посмотрел на черную воду Малой Невы. Но скоро ему показалось очень холодно стоять над водой…» – то есть по соображениям кинестетического характера или каким-то другим такой вариант отъезда в «Америку» он отверг. Затем в течение получаса он идет по Большому проспекту, то есть проходит его весь, разыскивая примеченную ранее гостиницу.

Где именно должна была находиться эта гостиница, сейчас сказать трудно, по описанию это то ли квартал перед Каменноостровским проспектом, то ли после него, с правой, по ходу Свидригайлова, стороны. Если герой окончательно решил покончить самоубийством, то смысл поисков гостиницы и пребывания в ней может быть только один: это какой-то мистический пропускной пункт, где мир здешний граничит с миром потусторонним, так что миновать его на пути на тот свет нет никакой возможности. И действительно, хотя Свидригайлов почему-то знает очень хорошо, где он должен умереть («поворотить бы давеча на Петровский!»), но у него, вероятно, возникает потребность в предварительном контакте с миром теней. Вспомним его фразу, сказанную когда-то Раскольникову, что привидения являются только людям больным, тем, кто ближе к смерти. Сейчас ему хочется быть здоровым, чтобы искомый контакт произошел при полном здравии и рассудка, и тела («все бы лучше на этот раз быть здоровым»); кажется, он ждет явления Марфы Петровны («ведь вот, Марфа Петровна, вот бы теперь вам и пожаловать…»), но если не привидения, то видения являются откуда не ждали. Таких видений Свидригайлов переживает три, одно за другим, точнее, он погружается из одного сна в другой.

В первом, самом безобидном сне, Свидригайлов ловит бегающую по нему мышь, причем читателя не предупреждают, что герой спит. До фразы «Он нервно задрожал и проснулся» читатель воспринимает происходящее как явь. Второй сон писатель уже не выдает за реальность, да это и невозможно: Свидригайлову грезится юная утопленница. Зная весь текст романа, мы можем предположить, что речь идет о том его преступлении, на которое в романе есть только намеки. Причастность к преступлению самого Свидригайлова фиксируется фразой «Свидригайлов знал эту девочку», но читатель не может быть ни в чем уверен, потому что это сказано о сне. О том, что после этого Свидригайлов попадает сразу в следующий, третий сон, нас не предупреждают. От слов «Свидригайлов очнулся, встал с постели и шагнул к окну» до «в ту же минуту проснулся» – почти три страницы, во время первого чтения которых мы уверены, что вся фантасмагория с пятилетней дочкой кухарки – реальность. Даже не подвергая психоанализу этот «кошемар во всю ночь», как думает о нем Свидригайлов, можно утверждать, что в гостинице он должен был столкнуться с призраками своего подсознания, и герой (и во сне, что характерно!) то проявляет сострадание, то возмущается и приходит в ужас. В общем, проявляет реакции, свойственные не ему, а скорее Раскольникову.

Затем он выходит из гостиницы, почти точно зная, куда направляется: «Ему мерещились высоко поднявшаяся за ночь вода Малой Невы, Петровский остров, мокрые дорожки, мокрая трава, мокрые деревья и кусты и, наконец, тот самый куст…» Тут надо остановиться и вспомнить, что про этот куст Свидригайлов думал совсем недавно: «Выйду сейчас, пойду прямо на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст, весь облитый дождем, так что чуть-чуть плечом задеть, и миллионы брызг обдадут всю голову…» – правда, думал во сне. Значит, между сном и явью для Свидригайлова нет такой уж большой разницы. Границы его психики, да и его личности, если о такой можно говорить в применении к персонажу, размыты. Сам ли он принимает решение застрелиться? На наш взгляд, эту мысль навязывают ему Раскольниковы. «А вы могли бы застрелиться?» – спрашивает Родион Романович в последнем разговоре со Свидригайловым; в этот же вечер Авдотья Романовна стреляет в Свидригайлова из его же собственного револьвера, который по ходу сцены несостоявшихся убийства и насилия возвращается к хозяину – для чего? Это даже не намеки, а прямые указания судьбы, которым мистик Свидригайлов не может не подчиниться. Потому-то он и не топится в Малой Неве… Но откуда видение Петровского острова и «того самого» куста? Вспомним сцену из первой части романа: «Он пошел домой; но, дойдя уже до Петровского острова, остановился в полном изнеможении, сошел с дороги. Вошел в кусты, пал на траву и в ту же минуту заснул». Под так ясно представляемым Свидригайловым кустом уже спал однажды Раскольников. И видел чрезвычайно болезненный сон о Миколке и лошади… Знать этого Свидригайлов никак не мог, потому что ни рядом с Раскольниковым, ни в Петербурге его тогда не было, да и «безобразных» снов своих Раскольников никому не рассказывал. Однако признать, что образ куста на Петровском острове, связанного с кошмарным сном, появляется дважды в романе случайно (!), решительно выше наших сил. Ясно, что между героями существует какая-то не вполне объясненная связь. И для Свидригайлова это очевидно: «Ну, не сказал ли я, что между нами есть какая-то точка общая, а?» – заявляет он Раскольникову. Раскольников для него – сразу «тот самый и есть». Не поднимая здесь очевидную тему двойничества, скажем только следующее: Свидригайлов появляется в художественной реальности романа впервые именно во сне Раскольникова. Кстати, тот сон с никак не умирающей под топором смеющейся старухой устроен ровно так же, как последние сны Свидригайлова: начинается почти с реальности, а завершается фантасмагорией. Раскольников поначалу не уверен, что сон закончился: «Сон это продолжается или нет», – думает он, глядя на входящего Свидригайлова.

Все эти детали подсказывают единственное приемлемое решение: Свидригайлов – персонаж из раскольниковских снов. От этого он и чувствует Раскольникова так же хорошо, как себя, от этого слушается его подсказки о самоубийстве, от этого и путешествует в романе из одного сна Раскольникова (о старухе) в другой (о лошадке). Но стоп. Можем ли мы представить, что было бы, если бы Свидригайлов дошел до Петровского и застрелился под «тем самым» кустом, то есть вошел бы в более ранний сон Раскольникова о насилии и убийстве, где ему самое место? Для всей истории Раскольникова и его «идеи» это было бы катастрофой: Свидригайлов, который в том смысле его двойник, что это внутренняя, тайная сущность главного героя, вечно бы гулял по кольцу его снов, и не избавился бы Раскольников от него никогда, и не было бы никакого воскресения в эпилоге…

Но неуправляемый, зато такой послушный сюжету Свидригайлов, не доходит до Петровского острова. Увидев каланчу съезжей, он думает: «…Да вот и место, зачем на Петровский? По крайней мере при официальном свидетеле…» И в двух кварталах от Петровского поворачивает на Съезжинскую улицу, где стреляется под комические приговаривания «Ахиллеса» в пожарной каске: «…здеся не места!» Да нет, место именно «здеся», иначе не видать бы Раскольникову будущего, не вернуться к людям, не поверить в бога, не воскреснуть.

Есть, наверное, какая-то высшая справедливость в том, что Институт психоанализа открыт на Большом проспекте Петроградской стороны как раз напротив той самой съезжей (каланча, увы, не сохранилась, но само здание на месте), где застрелился Свидригайлов – герой самого психоаналитического романа мировой литературы. А при чем тут Фрейд? Фрейд тут ни при чем, ему тогда и 10 лет не было…

Пейзажная галерея

1

Пейзаж и его восприятие в романе И. С. Тургенева