Жизнь из последних сил. 2011–2022 годы

Дополнения к Парижу

Как оценивали Париж наши предки?

«Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот и в Париже проживет, как в Угличе» (Денис Фонвизин, из письма, 1778).

«Слабое перо не в силах изъяснить впечатление сих поражающих видов! (Александр Краснокутский, русский офицер, вступивший в 1814 году в составе союзных войск).

«Время течет здесь как вода, как деньги: не успеваешь оглянуться, как уже нет дня, недели. А голова кружится, и в суетах позабываешь нужное» (Михаил Погодин. Дорожный дневник, 19 мая 1839).

«Париж, что там ни толкуй, — единственное место в гибнущем Западе, где широко и удобно гибнуть» (Александр Герцен, из письма).

«Несмотря на скверную погоду, в Париже чувствуешь себя удивительно крепко, работать хочется, только негде, всё рыскаем» (Илья Репин, из письма Вас. Сурикову, 15 октября 1873 г.).

«Париж оставляю, несмотря на усталость, неохотно» (Михаил Нестеров — О. Нестеровой).

О, сколько русских побывали в Париже! В «Отеле де Виль» принимали Николая II и императрицу Александру Федоровну, позднее давали обеды в честь Хрущева, Брежнева, Косыгина и Горбачева. А площадь перед мэрией когда-то называлась Гревской и была местом казни. На Риволи за столиком в кафе сидел Александр Блок. В кафе на Пале-Руале сиживали Герцен, Бакунин, Белинский и Маяковской. Разумеется, в разное время. В театре Елисейских полей (авеню Монтеня, 13) проходили «Русские сезоны» Дягилева, гастролировал тут Художественный театр, а в 1923 году — камерный театр Таирова. Собору Парижской Богоматери посвящал стихи Осип Мандельштам:

Но чем внимательнее, твердыня Notre-Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.

Сколько было во французской столице русских — жили, ходили, вздыхали, разговаривали, работали, любили, — не перечесть! Борис Носик в своей книге по поводу сада Тюильри писал: «Успевай только оглядываться, полюбоваться — так коротка жизнь, где они все — Тургенев, Полина Виардо, Белинский?»

На Елисейских полях есть аллея Марселя Пруста. Куда он в юности приходил с замиранием сердца на свидание с юной Мари (потом он изобразил ее в образе Жильберты). Об иностранных литераторах и говорить не приходится — в Париже их был легион!

Квартал Пале-Руаль — «сколько ни говори, еще и на завтра останется». А проститутки в галереях Пале-Руаля в старые времена! И живьем, и в объявлениях: «Жюли, брюнетка, довольно красивая, большие груди, все умеет, на все готова… Цена 6 ливров». Раньше ливры, теперь евро, но суть неизменна: продажная любовь. «Нимфы удовольствий», «лоретки» или как там еще называли женщин, для которых любовь являлась работой.

Париж — город порока, но и город прогулок. Жаль, не побывали в квартале Маре, в Вогезах, да и рю Пигаль не изучили, а тут жили писатели и художники: Бодлер в доме № 60, в 55 — Гюго, в 28 — Боннар, в 16 — Жорж Санд с Фредериком Шопеном, и даже где-то бедняга Ван Гог. На улице Фонтен был когда-то кабак «Омар Хайям», где играл на гитаре Саша Масальский. Бульвар Клиши, где жили Дега и Пикассо, Тулуз-Лотрек и Сёра. Квартал и бульвар Батиньоль, здесь селились польские и русские эмигранты. А еще жили Золя, Малларме, Верлен. Вокзал Сен-Лазар, к которой выходит рю де Рома. Клод Моне написал 11 полотен из серии «Вокзал Сен-Лазар». Отсюда на родину через Гавр уезжала Марина Цветаева и писала последнее письмо Анне Тесковой от 12 июня 1939 года.

А кладбище Пер-Лашез. Мы там были с Эдиком и практически не нашли ни одну знаменитость, а там! От Мольера и Абеляра до Айседоры Дункан, батьки Махно и коммунистов Мориса Тореза и Жака Дюкло. И, конечно, Бальзак, Мюссе, Оскар Уайльд, Лафонтен, мавзолей Демидовых… На Пер-Лашезе целое кладбище возлюбленных Наполеона — мадемуазель Дюшенуа, мадам Саки, мадемуазель Марс, Тереза Бургуан, Полина Белиль, Мария Валевская, мадемуазель Жорж (позднее она переключилась на нашего графа Бенкендорфа, сперва адъютанта, затем шефа жандармов). Нет, в этот раз не было желания посещать кладбища, да и метро настораживало.

В досье обнаружил статью: «В Парижском метро заблудишься, в Лондонском лоб расшибешь, в Нью-Йоркском просто ограбят, в Мадридском с ума сойдешь» («Неделя», 1995). В этот раз метро пугало: сплошные переходы и лестницы. И, конечно, за прошедшие 7 лет, когда были в Париже, город почернел: очень много черных, и неожиданно в груди возникает приступ расизма. Из статьи «За рубежом» (1989): «Современные французы считают главной чертой своего национального характера острый ум, рационализм, тяготение к ясной, точной, логичной, изящно сформулированной мысли. Во Франции любят повторять: “Неясно — это не по-французски”».

Н-да. Но сколько в Париже истинно французов? Наверное, не больше, чем коренных москвичей в Москве. Эмигранты, гастарбайтеры, глобализованный мир. Смешно, но Лев Троцкий утверждал, что Париж похож на Одессу, только Одесса лучше. Нет, конечно, парижане другие, чем одесситы и москвичи, более приветливы и более улыбчивы. Мы мрачнее и угрюмее.

И возвращаясь к Гранд-Опера: оказывается, в здание вложен красный порфир из Финляндии, черный порфир из Бельгии, зеленый мрамор из Генуи, аметист из недр Монблана, гранит из Шотландии. И эти ступеньки, перед которыми часто выступают самодеятельные музыканты и группы, что мы все время возвращались к ступенькам Опера, и они нам более чем надоели (усталость, усталость!), и я вспомнил строки отчаявшегося в эмиграции Георгия Иванова, нищего и больного:

И что же делать? В Петербург вернуться?
Влюбиться? Или Opera взорвать?
Иль просто — лечь в холодную кровать,
Закрыть глаза и больше не проснуться.

Бедный-бедный Жорж… И еще о печальном. Феликс Кривин в своих симпатичных заметках «В местечке Париже» («Юность», 1990) писал, что в замке Консьержери он попал в комнату, где на стене были списки казненных во Французскую революцию — 2780 человек, которые погибли на гильотине. И он задал вопрос: а сколько погибло в России? Что было, то было. А сейчас в Париже — площадь Согласия (Конкорд), хотя были попытки ее переименовать — и в Революцию, Людовика, то 15-го, то 16-го. Но в конце концов зуд переименований прекратился: плас де ла Конкорд. Согласие — и все! Отлично распланирована, а от Триумфальной арки — площадь Звезды (Этуаль) расходятся лучами улицы.

Ну, а Фушон, точнее, Фошон, и там магазин Маркиза де Совеньи — превосходный выбор шоколада. Ну, и не попали в главный «Галери Лафайетт» — магазин ведет свою родословную от идеи магазинчиков «Бомарше» — по сходной цене, по дешевке. Но нынешний Лафайетт, конечно, не дешевый, но доступный, демократический. Интересно, что приодеться в Париже дешевле, чем питаться и пить «Эвиан», а у нас все наоборот.

Ну, и чем кончить эти заметки вдогонку? Может, гневом Владимира Владимировича Маяковского, удивленного парижанкой в уборной ресторана:

Или мне наврали про парижанок,
Или вы, мадемуазель, не парижанка.
Выглядите вы туберкулезно и вяло.
Чулки шерстяные… Почему не шелка?
Почему не шлют вам пармских фиалок
Благородные мусью от полного кошелька?

Почему да почему. Да потому. Пожил бы ныне в России Владимир Владимирович во времена другого Владимира Владимировича, и что бы, интересно, запел про российские полные кошельки?

Ну, а теперь все. Оставим Париж в покое. Сознание и память, что мы там с Ще снова были, греют душу…

27 октября 2012 г.