Жизнь из последних сил. 2011–2022 годы

Листая страницы журнала

В январском номере — Оскар Строк: «История танго и его короля».

Танец танго появился в середине XIX века в Испании, в Севилье, и в Буэнос-Айресе. Сначала как песня, а затем как парный танец: причем только мужчин. Одиноких и озлобленных. Затем аргентинское танго появилось в Париже в 1910 году и прибрело бешеную популярность. Лишь церковь встретила новый танец в штыки, и папа Пий X осудил танго как безнравственный танец…

Танго полетело по миру, в России мелодии танго сочиняли замечательные композиторы: Ежи Петербургский, Цфасман, Гольц, Марьяновский, Шапиро… Стоп! Какое танго без Шапиро!..

Но подлинным королем танго был Оскар Строк. Его «Черные глаза» — супершлягер, который исполняют во всем мире.

О, эти черные глаза меня пленили,
Их позабыть нигде нельзя,
Они горят передо мной…

Оскар Строк родился до революции в Витебской губернии. Самые счастливые его годы — 30-е, которые он провел в Риге. Потом Берлин. Его история полна трагических гримас: и вместо «Очей черных» фашистская «Ночь длинных ножей»… В 60-е годы позиции танго ослабели под напором рок-музыки. В 1975 году не выдержало сердце Оскара Давидовича. Вместо лекарства, чтобы локализовать сердечный приступ, король танго поставил послушать пластинку «Оскар Строк. Танго» и испустил дух. Отправился к ангелам, чтобы научить их слушать звуки танго…

В двух последующих номерах — в феврале и в марте — прозвучали совсем иные мелодии, под которые шло воссоздание пролетарской советской литературы. Свой опус я назвал: «Авербах, Лелевич, Родов — гвардейцы вождя». С их помощью Сталин переформатировал русскую буржуазную литературу в советскую, в прислужницу диктатуры пролетариата. Но еще до того, как Сталин стал вождем, Троцкий сформулировал цель: «Каждый господствующий класс создает свою культуру, следовательно, свое искусство».

Серебряный век породил множество литературных групп и течений: символисты, футуристы, имажинисты, «Серапионовы братья», всякие «Кузницы» и «Перевалы», всех не перечислишь. И надо было всех объединить под единое красное знамя победившей революции. Этим и занялась Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), генеральным секретарем которой стал весьма энергичный и деятельный Леопольд Авербах. Среди его помощников был и Александр Фадеев. РАПП критиковал всех «старых» писателей, бил наотмашь, даже Максима Горького переименовали из ГлавСокола в ГлавУжа.

Группа РАППа во главе с Авербахом вошла в историю советской литературы как «Неистовые ревнители». Я бы добавил: как ретивые жрецы литературной инквизиции. Под каток РАППа (хорошо, что не сожгли на костре) попали многие: Есенин, Эренбург, Пильняк, Багрицкий, Леонов, Шолохов…

В апреле 1932 года одиозный РАПП был ликвидирован, и большевики задумали организовать нечто другое — Союз советских писателей. Авербах с дубинкой уже был не нужен, и в 1937-м его арестовали, а в 1939-м ликвидировали. По исторической аналогии: мавр сделал свое дело… А вот друг и соратник Авербаха Александр Фадеев был вознесен и приближен к Кремлю. Закатилось солнце и другого страшного критикана Лелевича. Он и Семен Родов оставили о себе мрачную память гонителей и ниспровергателей.

На смену Авербаху, Лелевичу и Родову пришли другие опричники новых Иванов Грозных, новые цензоры, новые дрессировщики, сторожа и надсмотрщики. И воспитывали, и мордовали советских писателей: и Ахматову, и Пастернака, и Бабеля, и многих-многих других истинно талантливых и преданных литературе, но не власти и не соцреализму…

И так получилось, что в апреле — июне, в трех номерах, был опубликован мой текст «Пастернак и Бабель в Париже и Москве». Жанр: двойной портрет. Две полярности. Один — поэт, тончайший лирик и тяготеющий к философским вопросам бытия, — это Борис Пастернак, другой — Исаак Бабель, яркий бытописатель с ироническим и сатирическим уклоном, пытавшийся разобраться в вопросах жизни, смерти и любви. Да и по-разному выглядели они: относительно высокий и худощавый Пастернак с библейским лицом, гармоничный, но с бушующим внутренним огнем, и небольшой, округлый, с овальным лицом и блуждающей улыбкой — Бабель. Москвич и одессит. Две большие разницы. Только разница в возрасте была небольшая: Пастернак был старше Бабеля на 3,5 года.

В апрельском номере представлен литературный путь Бориса Пастернака, в майском — Исаака Бабеля. И эти пути пролегали по разным маршрутам и с разными остановками. Но судьбе было угодно на каком-то этапе соединить их вместе и отправить на Международный конгресс в защиту культуры, который проходил в Париже в июне 1935 года. Сталину этот конгресс был нужен, чтобы получить поддержку развернувшемуся строительству социализма в стране. В советскую делегацию и включили Пастернака и Бабеля, как писателей, известных на Западе. О том, как они ехали и как жили в Париже, я рассказал далее и привел слова Бабеля о Пастернаке: «Я замучился с ним. Путешествие с Пастернаком достойно комической поэмы».

Оба выступили на конгрессе. Пастернак ошеломил весь зал, начав свое выступление со слов: «Поэзия… ее ищут повсюду… а находят в траве…» А далее призвал деятелей культуры ни в коем случае не организовываться, ибо «Организация — это смерть искусства», то есть выступил совсем не с тем, о чем был должен говорить по заданию пославшего его Сталина.

Блестяще выступил Бабель, не готовясь к речи, а полагаясь на свой импровизационный дар. Да еще по-французски…

Ну, а в третьей части публикации я рассказал о том, что произошло с Пастернаком и Бабелем после конгресса. На рассвете 16 мая 1939 года Бабеля арестовали и завели «Дело № 419». Далее Сухановская тюрьма, пытки, выбитые показания… В ночь на 27 января 1940-го Исаака Эммануиловича расстреляли, а его останки кремировали. Потом, конечно, реабилитировали: не виновен! Но первую посмертную книгу издали лишь в 1957 году.

Бабеля уничтожили физически, а Пастернака затравили и растоптали морально. Сначала критиковали за «скудость духовных запросов» (Алексей Сурков, газета «Культура и жизнь», март 1947), а потом, когда на Западе вышел роман «Доктор Живаго», Бориса Леонидовича просто растерзали. Знаменитые строки: «Я пропал, как зверь в загоне…» Скоропостижная болезнь, и смерть 30 мая 1960 года на 71-м году жизни…

О Пастернаке и Бабеле много написано, свое отношение к двум литературным звездам выразил и я. А когда я писал о Валентине Парнахе, то точно — о нем мало кто вспоминал, да и знал. Практически забытая фигура. Мне всегда жалко имена из небытия: они старались, они что-то делали, оставили след, пусть и маленький, в культуре и литературе, и никогда не упоминаются даже в юбилейные годы. И поэтому моя небольшая публикация, вышедшая в июле — «Валентин Парнах — человек без ореола», — некий раритет.

Валентин Парнах — уроженец Таганрога, окончил гимназию с золотой медалью, но из-за своей еврейской национальности быстро понял, что ему трудно будет найти достойное место в царской России, особенно его поразил однажды увиденный железнодорожный вагон с надписью «40 евреев и 8 лошадей». И в 22 года он рванул на Запад и в конечном счете осел в Париже. Жизнь на Западе для Парнаха стала целой одиссеей. Он писал стихи, завел знакомство со многими поэтами и художниками, увлекся танцами и превратился в страстного пропагандиста джаза. Вернулся в Россию и организовал первое выступление джаз-бэнда в Москве. Произошло это событие 1 октября 1922 года. После чего Москва заболела джазом. А потом джаз запретили, и Парнах из страстного жреца музыки превратился в обычного занудного переводчика. Его смерть в январе 1951-го практически никто не заметил.

Следующий мой герой — Томас Манн достиг вершин творчества. О нем в сентябре очерк-эссе «Доктор Фаустус мировой литературы». Из-за объема книги, к сожалению, коротко. Свое понимание творчества Томас Манн выразил так: «Кто такой писатель? Тот, чья жизнь — символ. Я свято верю в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества».

Томас Манн страдал от того, во что превратилась его любимая Германия в годы правления Третьего рейха. В дневнике он записал строки об охватившем его ужасе по поводу омерзительного безумия и о садистских патологических типах властителей фашистской Германии. Как истинный гуманист, Томас Манн клеймил на бумаге и в эфире ненавистный ему фашизм.

Последние годы жизни писатель провел в Швейцарии, в Цюрихе, и скончался 12 августа 1955 года, в возрасте 80 лет.

Сентябрьский «Алеф» — совсем иной человек и другой судьбы — поэт Серебряного века Михаил Кузмин (вошел в книгу «99 имен Серебряного века»).

Материал о нем я назвал «Куранты любви». Но в его судьбе отразилась не только любовь, но и весь трагизм России XX века. В начале века Кузмин, по признанию Анны Ахматовой, «общий баловень и насмешник».

Если денег будет много –
Мы закажем серенаду;
Если денег нам не хватит –
Нам из Лондона пришлют.

У Кузмина был дар стиха, легкого и певучего.

Отрадно улететь в стремительном вагоне
От северных безумств на родину Гольдони.

Михаил Кузмин — человек мировой культуры, в чем он открыто признавался: «…Я люблю Рабле, Дон Кихота, 1001 ночь… Обожаю Апулея, Петрония и Лукиана, люблю Вольтера… Флобера, А. Франса». И далее про музыку, балет и живопись… Почитайте «Александрийские песни», и вам станет понятно, кто такой этот удивительный Кузмин. Он в отличие от многих серебристов не покинул Россию, а остался в ней, в революционной, голодной и холодной. Советской власти Кузмин был чужд и не нужен, и поэтому его последние годы — сплошное страдание и тихий ужас. Куранты трагедии…

Михаил Кузмин мог жить только в условиях свободы, культурного раздолья, в атмосфере беззаботности, достатка и комфорта. А вот другой мой герой — Юз Алешковский — спокойно пережил драматические времена культа личности, страха и террора. Сохранил веру и не потерял самого себя. «Юз Алешковский — мастер смеха и выживания» (октябрьский номер «Алефа»).

Юз — Иосиф Ефимович Алешковский широко известен не только своей песней «Товарищ Сталин, вы большой ученый…», но и своей художественной прозой: «Николай Николаевич», «Кенгуру», «Рука». В 1949-м в 20 лет попал в лагерь, хлебнул неволи, вернулся и активно работал в самиздате. В феврале 1979-го покинул СССР и обосновался в США. И никакой ностальгии, в отличие от Есенина: «Не зову, не плачу, не жалею…» И «хреначит коньячок». Свободный человек…

В ноябре — «Майя Кристалинская. Нежность и безнадежность». Некогда популярная певица, моя ровесница, которая чисто случайно не попала в книгу «Клуб 1932». 0на прожила мало: 53 года. И свой вспоминательный текст я закончил так:

«…Грустит “Старый клен”. Тихо звучат слова “Нежности”. Где-то “девчата танцуют на палубе”. Нет, пожалуй, с палубы перебрались в клубы и бары, где больше стриптиза, чем песен. Что делать? Другое время». И «В нашем городе дождь», нет, не дождь, а кризис, да еще не только у нас, а во всем мире. Сплошная безнадежность. Тупая безнадега, и так не хватает «Нежности» и Майи Кристалинской. Лолита, увы, не замена…