Том 2. Зубы желтого. 1919 год

3. Под белым саваном

…Всем партизанским командирам Амурской области.

Мошков.

И все.

Много пакли намотано в шпалы, в кладку под мостом… облито керосином, нефтью – все это.

– Ну, живей там!.. – С полотна дороги начальник команды лыжников.

Чирк! – спичка и огонь. Охватило все шпалы, загорелась пакля…

А кругом – снег… и тихо…

И черный густой дым скоро заволакивает всю кладку, и большим костром горит деревянный временный мост из шпал.

– Готово!..

Весело потрескивает костер.

Команда лыжников уходит дальше к следующему такому же мосту…

Это амурские партизаны, в белых халатах, в белых гольдских унтах.

Они неслышно скользят вдоль Амурки и зажигают мосты…

А по станциям железной дороги: д-дуу-ду-ду-ду… ду-ду-ду… ду-ду-ду…

Гудит фонопор, мечутся японские коменданты:

– Аната, оой![12]

Но нет ответа – порваны провода.

Горят мосты.

Начальники японских отрядов лишены связи и возможности передвижения, разделены… как в ловушке.

Они тревожно насторожены и посматривают в синь тайги… А оттуда, с сопок двигаются партизаны.

Горят мосты – нельзя подать помощи японским гарнизонам, разделенными между собой.

Благовещенск.

Мечется по кабинету начальник 14-ой дивизии генерал Иши-Зо.

– 317 мостов!.. 317 мостов в одну ночь! Проклятые!.. – кричит он по-японски. И не выдержав: – Сворочь!.. Боршуика… Мошинка!..

Холодная амурская ночь.

На синем бархате вселенной мириады звезд, близкие, белые, огромные, как глаза, которые смотрят на землю и что-то ждут…

Тайга молчит. Лишь изредка треснет где-нибудь столетний дуб, разодранный морозом.

Вот какой холод в амурской тайге.

Пах-пах-пах… чак-чак… чок-чок…

И опять: та-та-та-та-та… тарррр… та-та-та – пулеметом в ответ по невидимому неприятелю, по снежным сопкам.

И дальше идет японский батальон… Третьи сутки уже идет он, все глубже, все глубже в тайгу.

Это по плану начальника 14-ой дивизии Иши-Зо стягиваются кольцом в глубь тайги японские войска для окружения и разгрома партизанских штабов и отрядов.

Двигается японский батальон по снежной целине тайги. А вокруг – редкой цепочкой по флангам идут партизанские отряды лыжников. И не видно их, и везде они… Идут и постреливают. А ночью не дают зажигать костров.

Мерзнут японские солдаты.

А партизаны все постреливают…

Чуть утро.

Выглянет… опять спрячется… Выглянет – опять спрячется…

– Что за чорт! – не видит он, что ли?.. Один из лыжников партизан… И перебежал несколько деревьев, прячась, останавливаясь… Вот совсем близко – опять выглянул: стоит японский часовой – на белом, желтый неуклюжий с мохнатым воротником, как копна врос в снег, твердо держит винтовку.

Стоит на посту часовой – не шевелится.

Лыжник ближе…

– Гаааав! Гаф!.. – И замер за дубком партизан… Тишина… Чуть выглянул опять – стоит как столб часовой…

– Ну, готов, значит!.. – и бегом на него с винтовкой наготове.

Подбежал, ткнул…

Качнулся часовой – и мягко в снег, как полено.

Тук-тук-тук… тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук-тук-тук…

По застывшим деревьям тайги палкой стучит лыжник.

Откуда-то издалека донеслось два глухих стука: тук-тук…

А потом и вся тайга застучала…

И с сопок отряды один за другим в долину скатываются… Кольцом окружают японский батальон.

Желтые, на корточках взводами японские солдаты спят…

Вот офицеры группой – тесно прижались друг, к другу – спят…

Японский батальон уснул мертвым сном – замерз.

Только вьючные лошади вздрагивают, прядут ушами, озираются… Спит батальон.

А через неделю белые сопки… Белым саваном закрыло голые трупы японцев.

Не найти батальона. Снег запорошил все следы.

А амурским партизанам что – они не боятся холода… Гольды их одели в теплые мягкие унты, они ходят и посвистывают. Русскому таежному человеку холод – удовольствие: румянец и крепость мускулов.

И ходит он по тайге, да постреливает, да поджидает вот такую звездную, холодную ночку, а под утро…

Спит японский батальон, покрытый белым саваном.

И есть у партизанов новое оружие и много патронов.