Изображая женственность. Женщина как артистка в раннем русском кино

Майя Туровская включает Мэри в свое исследование о женщинах-убийцах в русской и советской кинематографической традиции, считая ее виновницей смерти Виктора, хотя и признает: «…она убивает, не прикоснувшись к оружию»[226]. Действительно, сложно отрицать, что в сцене есть намек на некоторую вину Мэри в смерти Виктора. Ведь, если принять во внимание культурные ассоциации того времени с танго, открывается море смыслов. Значение танго как танца трагической и несколько зловещей сексуальности сочетается с той связью, которую Бауэр ранее создал между Мэри и танцовщицей-Саломеей. Запоминающаяся и экспрессивная мизансцена, иносказательный монтаж между танцующей Мэри и Виктором, который вот-вот убьет себя, подразумевают, что Мэри и есть причина смерти Виктора. Важно и то, что Виктор стреляет не в сердце, а в голову — жест, который связывает его судьбу с судьбой несчастного уайльдовского Иоканаана.

Характерно и то, как Мэри реагирует на безжизненное тело Виктора. Первое потрясение от обнаруженного у ее дверей трупа в макабрической инверсии оборачивается не горем и не раскаянием, но сперва раздражением, а после и вовсе полным безразличием. Восклицая, что встреча с покойником приносит счастье, Мэри торопит своих спутников, чтобы не опоздать к «Максиму», где ждет «веселье и вино». Затем она подбирает подол платья и, обнажая изящную ножку в элегантной туфельке для танго, переступает через тело Виктора. На крупном плане, слишком продолжительном, чтобы быть только повествовательной деталью, видны одна ее стопа и часть подола — последний на мгновение скрывает голову Виктора, тем самым если не физически, то визуально обезглавливая его.

Бауэр делает так, что даже походка Мэри в последних частях фильма отсылает к Саломее, ведь, когда Мэри ходит, она делает это à la tango. Цивьян цитирует Эрнестин Картер, которая описывает «танго-походку» как состоящую из «близких изящных шагов, напоминающих поступь Саломеи, стесненную ножными браслетами с драгоценностями»[227].

Указывает Бауэр на виновность Мэри в смерти Виктора и менее очевидным способом. Выходя на крупный план ее ступни, когда Мэри переступает через труп Виктора, и делая этот план более продолжительным, чем того требует сюжетный нарратив, Бауэр намеренно подчеркивает действие Мэри — то, как она перешагивает через тело, — и пространственно, и временнó. Так Бауэр изловчается связать свою героиню с наиболее известным убийцей в русской литературе XIX века — Родионом Раскольниковым Достоевского. Раскольников неоднократно — если быть точными, двадцать четыре раза — употребляет переходные глаголы «перешагивать»/«перешагнуть» и «переступать»/«переступить» как метафору совершения преступления против нравственности. В третьей части пятой главы «Преступления и наказания», когда Раскольников впервые встречает пристава следственных дел, Порфирий расспрашивает его о теориях, лежащих в основе его статьи «О преступлении», на что Раскольников заявляет: «„необыкновенный человек“ имеет право… разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует»[228]. Используя глагол образно, позже Раскольников использует его уже более буквально: «…если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, — смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, — это заметьте»[229].

В результате Мэри-тангистка представлена как современная Саломея, как убийца. Бауэр заимствует образ роковой женщины из XIX века и, модернизируя ее, превращает в танцовщицу танго. Крайне схоже поступает и Обри Бердслей, когда изображает Саломею Уайльда в платье 1890‐х, предположив тем самым, что для каждого времени находится своя Саломея.

Однако бауэровская репрезентация Мэри не исчерпывается негативными чертами саломеевского образа. Бауэр вновь убеждает нас, что героиня показана не его собственными глазами, но глазами героя. Другими словами, как покажет следующий раздел главы, этот устаревший облик Мэри существует только в воображении Виктора.