Изображая женственность. Женщина как артистка в раннем русском кино

Актриса как культурный стереотип

Удивительно, что при всей разнице сюжетов в литературных произведениях XIX века, вдохновленных Кадминой, их репрезентация центральной героини-актрисы совпадает настолько, что даже замечания по ним возможно обобщить.

Ключевой чертой все этих текстов является репрезентация поведения актрисы вне сцены как чрезмерно драматизирующего и театрального. В героинях настолько глубоко укоренена потребность выступать, что это становится их способом существования, и они более не различают события, происходящие на самом деле, и сюжеты, которые играют на сцене. Героиня анонимной пьесы «Я жду…» изливает эмоции перед своим непокорным возлюбленным настолько театрально, что это заставляет Джули Баклер риторически вопрошать: «Он ее возлюбленный или ее зритель?»[355] Проявляет ту же склонность и тургеневская актриса: используя возможность автодраматизации, данную ей встречей с Аратовым, она надевает черное платье и мантилью, покрывает свое лицо вуалью и играет роль загадочной женщины. Так же поступает со своей героиней-актрисой Пиамой и Лесков: показывает, как она бесконечно театрализует реальность и, конечно, так же театрально стреляется, когда узнает о смерти своего возлюбленного. Суворинская актриса настолько упивается возможностью драматизировать предательство своего возлюбленного, что дважды играет собственное самоубийство: в первый раз — словесно, в компании друзей, а затем уже по-настоящему, исполняя роль в «Василисе Мелентьевой» Островского (и еще крепче сплетая искусство и жизнь), где она, в отличие от Кадминой, играет не заглавную роль отравительницы, а отравленную царевну Анну. В повести Куприна замешательство актрисы в различении театра и жизни настолько сильно, что одну и ту же роль она разыгрывает дважды: сначала в реальной жизни и приватно (с ее возлюбленным, актером, в своей гримерке), а после — исполняя свою роль на публике (на сцене и в паре с ее реальным возлюбленным, который и в постановке играет ее пару). Наконец, работа Чехова хотя и пародирует и высмеивает эту склонность к автодраматизации, проявленную суворинской Татьяной Репиной: его очень человечный «призрак» — «женщина в черном» — буквально исполняет финальную угрозу актрисы из пьесы Суворина настигнуть неверного возлюбленного, — но никакого иного взгляда на свою исполнительницу Чехов не дает.

Таким образом, ни одна из литературных работ XIX века о Кадминой, включая тургеневскую, не выходит за рамки общепринятых примет «культурной маски» актрисы с тем, чтобы раскрыть за это маской лицо женщины.