Изображая женственность. Женщина как артистка в раннем русском кино

Вера и князь

Проходят месяцы. Мучимая воспоминаниями о тревожных событиях, Вера, как и прежде, бóльшую часть времени проводит в спальне. В какой-то момент она все же встречает мужчину, равного по происхождению, князя Сергея Дольского и влюбляется в него. Показывая ухаживания Дольского за Верой, Бауэр обнаруживает стойкую приверженность князя представлениям XIX века о том, какими должны быть женщины. По доброму патриархальному обычаю Дольский считает, что женщина должна быть пассивной. Когда они с Верой впервые встречаются, героиню приглашают сесть на стул у самого края кадра — наблюдать, как Дольский, находясь в центре, демонстрирует свое мастерство в активных, если не фаллических, мужских видах спорта: стрельбе по мишени и фехтовании.

Для Дольского женщина должна быть уязвимой — Вера наиболее притягательна для него, когда она, больная и изнуренная, лежит в постели. В самом деле, немощность делает девушку еще более привлекательной для князя, который исправно навещает ее во время болезни. В своей работе об искаженных образах женщин в культуре рубежа веков Брэм Дейкстра исследует пристрастие к изображениям прикованных к постели женщин и определяет культ женской немощности как продукт мужских фантазий о совершенных женщинах, ибо, как пишет Дейкстра, не было «лучшей гарантии чистоты… чем бледное, чахоточное женское лицо, истаивающее в пароксизме самоотрицания в ничто»[155].

Но, самое важное, женщина, если только она хочет составить достойную партию, должна быть чиста — и сексуально, и нравственно. Лора Энгельштейн описывает, как в бульварных газетах, распространившихся в России начала XX века, вдовцы давали объявления о поиске «идеальной второй жены (до тридцати, „без прошлого“)»[156]. Первостепенное значение сексуальной чистоты женщины отражено в письме Веры, которое она пишет Дольскому, не желая ничего скрывать от своего жениха, — она опускает всякое упоминание об убийстве Петрова, прямо, хотя и иносказательно, сознаваясь: «Произошло нечто невыразимо ужасное: я принадлежала другому». Правда, письмо остается непрочитанным: когда его доставляют, Дольского нет дома. Происходит свадебное торжество, и теперь перед Верой стоит задача лично рассказать о своем прошлом мужу. И снова ее признание сосредоточено на изнасиловании, которое визуально отображено в форме флешбэка. И хотя Вера впоследствии сообщает об убийстве, имитируя удар ножом, урон ее признанием об изнасиловании уже нанесен. Дольский в ужасе и отвращении отшатывается от Веры, обнаруживая пустоту своих неоднократных обещаний того, что никакие события ее прошлого не в силах ослабить его любовь к ней. В реальности же князь не может смириться с тем, что женщина, на которой он хотел жениться — светская belle «с безупречной репутацией»[157], — на деле не чиста. Как пишет Янгблад: «Дольский в Вериной жертвенности и мести увидел скорее моральную деградацию, чем моральный триумф»[158]. В глазах этого патриархального персонажа Вера превратилась в Падшую Женщину.

Вера потрясена и уколота реакцией Дольского на свое признание. Поразительно, что в глазах Бауэра разница между физическим насилием Петрова над Верой и психологическим страданием, которое причиняет ей Дольский, и вправду невелика: за счет красноречивого кадра «с западней» ранее в фильме Бауэр связывает двух мужчин визуально, и лицо ухмыляющегося Петрова накладывается на лицо Дольского. Однако, как и после изнасилования, Вера снова берет собственную жизнь в свои руки и отказывается быть пассивной жертвой предубеждений своего партнера. Она отвечает на отрешение от нее Дольского с гордостью и решимостью, не моля о прощении и не позволяя себя оскорблять. Вместо этого она отступает от него на шаг, мгновение смотрит на князя и произносит обличающую реплику в его сторону: «Вы жалки, князь!» Затем она действует: надевает пальто и уходит — от Дольского и их брака. Она не оглядывается.