Изображая женственность. Женщина как артистка в раннем русском кино

Из литературы в кино: Маня Ельцова Анастасии Вербицкой

К 1914-му русским кинозрителям уже было знакома фигура танцовщицы раннего модерна в качестве героини — внеконвенциональной, целеустремленной новой женщины. Как мы видели в третьей главе, в 1913‐м самая известная дункановская исполнительница этого периода, Маня Ельцова, героиня «Ключей счастья» Вербицкой, совершила переход из литературы в кино. Экранизация романа, сценарий к которой написала сама Вербицкая, была снята Яковом Протазановым и Владимиром Гардиным и стала самым кассовым хитом 1910-х. И хотя за исключением серии кадров и четырехминутного фрагмента фильм не сохранился, из прессы того времени и из самого романа нам известно: статус Мани, танцовщицы раннего модерна, не раз использовался, чтобы охарактеризовать ее как новую женщину. Ибо Маня хотя и занимается классическим танцем, но выступает она с ним только раз, на концерте, организованном ее преподавателем. В этом танце она исполняет партию бабочки (вероятно, с отсылкой к стрекозе Старевича), и, хотя ее техническое мастерство впечатляет и кажется, что у нее и вправду есть крылья и она летает через всю сцену, все же рассказчик отмечает, что это по-прежнему «бесстрастный классический танец»[345]. Показательно, что для своего дебютного концерта, да и потом, Маня отказывается от классического балета в пользу раннего модерна. Более того, в романе Вербицкой визуальные описания танца Мани всегда сопровождаются пассажами с описанием чувств и образа себя, которые она хотела бы выразить в танце. Маня и сама описывает свой танец таким образом. Когда поклонник спрашивает ее, выступает ли она с хара́ктерными танцами, Маня отвечает: «Нет!.. Нет… Свое…»[346] А когда, позже, ее снова спрашивают, что она хочет передать своим танцем, Маня отвечает: «Историю моей души… Я мечтаю изобразить в жестах и мимике все, что пережила»[347].

На протяжении всего романа Маня делится похожими мыслями со многими другими персонажами. Отношение героини к танцу как к чему-то большему, чем развлечение, также выражено в названии ее самостоятельной постановки, с которой она дебютирует — «Сказка моей души», — а еще в том, что для нее не важны зрители и слава. Что имеет значение, так это самовыражение, и в танце, таким образом, она стремится «найти форму, в которой выразилась бы сполна индивидуальность»[348].

Рассмотренное с учетом литературного, культурного и кинематографического контекста самоубийство Веры в «Хризантемах», таким образом, явно значит больше, чем просто акт отчаяния. Это смелый публичный протест против патриархальных ограничений, выраженных в балетной форме. И с этой точки зрения ее смерть — скорее критика угнетающих взглядов, чем поэтизация Вериной женственной слабости и зависимости. Более того, Верин последний танец оказывается успешным как форма самовыражения. Ее бывший возлюбленный безразличен к ее горю, когда она выражает свои чувства вербально — когда она лицом к лицу призвала его к ответственности за его неверность, он вообще отказался ее узнавать, — но после ее последнего танца он ощущает вину: последний кадр фильма показывает, как он несет букет ее любимых хризантем на ее могилу.