Сферы влияния

Сферы влияния. Глава семнадцатая

Едва тяжесть аппарации спала, Гермиона выдохнула и ещё крепче прижалась к Драко, чувствуя, как его руки начинают движение по её телу, расстёгивают и отбрасывают в сторону мантию. Она неловко нащупала узел его шейного платка и попыталась распутать, но пальцы дрожали слишком сильно. Драко помог, развязал платок и скинул мантию, оставшись в брюках и белоснежной рубашке.

— Гермиона, — прошептал он, покрывая быстрыми влажными поцелуями её шею, и Гермиона задрожала — Мерлин, сколько времени она не думала ни о чём подобном, не думала о желании. Но теперь она чувствовала его, горела им. Имя Драко сорвалось с её губ неосознанно, в ответ на чувства, которые он пробуждал.

Когда платье упало к её ногам, Гермиона тихо охнула, но стыда не было. Рубашку Драко она развеяла магией и жадно прижалась к его обнажённой белоснежной коже, закрыла глаза, вдохнула в лёгкие его запах.

Не тот.

Запах был как фальшивая нота в звучащей в душе симфонии. У Драко был тяжёлый цветочный одеколон, совсем не похожий на тот, которым… Боли не было, но душу Гермионы как будто разорвало надвое, сознание расщепилось.

Она видела саму себя, жадно целующую Малфоя, выгибающуюся под его ласками. Они оба уже были практически без одежды, на Малфое оставались старомодные до истерического хохота панталоны по колено, а на ней самой — скромные трусики из маггловского магазина, едва ли более эротичные, чем панталоны.

Та Гермиона сходила с ума от желания и готова была отдаться проклятому хорьку прямо на полу в гостиной, но она, настоящая Гермиона Грейнджер, была к этому непричастна. Она не чувствовала ничего, похожего на желание — напротив, её сжигала едва контролируемая дикая ярость. Поздно было размышлять о том, что за зелье подлил ей Малфой, нужно было избавиться от наркотических грёз — потому что это будет непоправимо. От такой грязи не отмыться.

Малфой действовал активно и напористо, а Гермиона, точнее, её тело, охотно поддавалось ему. Настоящая Гермиона мысленно рявкнула: «Очнись, Грейнджер», — но, разумеется, не была услышана.

Ум Гермионы заработал с огромной скоростью — переживать она будет потом! — ища возможные выходы. Приворот — не «Конфундус» и не «Империус», его не сбросить просто усилием воли. Любое приворотное зелье действует, в первую очередь, на гормональном уровне, и только потом — на психологическом. Так что, как ни ужасно это признавать, в настоящий момент Гермиона Грейнджер считает Малфоя самым привлекательным человеком на земле. Химия, ничего больше.

Мордред!

Паника всё-таки подступала, хотя Гермиона гнала её прочь и пыталась не думать о том, что именно творит сейчас Малфой с ней и её телом, на котором уже не осталось ничего из одежды и которое явно было не против этого.

«Думай, Грейнджер», — велела она себе, но привычное заклинание не работало: мозг отказывался выдавать сколько-нибудь действенные способы выйти из ситуации, потому что их попросту не было. Приворот можно снять антидотом или же дождаться, пока его действие закончится — никак иначе.

Даже если сейчас ей кто-нибудь надаёт отрезвляющих пощёчин, она проклянёт доброхота чем-нибудь мерзким и продолжит плыть от внезапно нахлынувших чувств.

Эта мысль заставила Гермиону мысленно вздрогнуть: пусть пощёчины и не были выходом, если бы рядом появился кто-то, кто захочет помочь, проблема будет решена. Но из своего пограничного состояния она не могла не то, что Патронуса вызвать, даже слова сказать. Вдох-выдох. Дышать, не ощущая собственного тела, было странно, но помогало обрести хотя бы иллюзию контроля. Предположим, что сейчас предварительные ласки закончатся и перейдут в более решительные действия — что тогда? Гермиона подозревала, что тогда она при первой же возможности самым прозаичным образом прыгнет с моста в Темзу, чтобы не жить с воспоминаниями о произошедшем.

Она постаралась отрешиться от реальности, надеясь, что найдётся какой-нибудь выход, и отчаянно желая закрыть глаза. К сожалению, безвольная, накачанная зельем дурочка не собиралась выпускать из виду объект своего обожания.

Времени оставалось всё меньше. Возможно, кто-то видел, как она уходила? В ресторане было полно народу, в том числе и знакомых, и они… Подумали, что её свидание завершилось весьма удачно. Она жила вдали от прессы и светских сплетен, о её личной жизни никто ничего не знал, так что близость с Малфоем если и вызовет пересуды, то уж точно не насторожит.

Тогда, возможно…

Камера видеонаблюдения, направленная на них с Малфоей, заставила сердце Гермионы дрогнуть от бешеной, безумной надежды — если Майкрофт Холмс видит решительно всё, что происходит в Лондоне, может, он увидел и её исчезновение в компании Малфоя? В подсознании время текло медленнее, чем в реальности, и, по субъективным ощущениям, Гермиона радовалась этой мысли долгих две минуты, прежде чем с болью осознала, насколько надежда бесплодна. Холмс, конечно, знал обо всём в Лондоне, но едва ли он следил ежеминутно за её, Гермионы Грейнджер, перемещениями. И даже если предположить, что именно в этот вечер он решил поинтересоваться, что она делает и где находится, если предположить, что камеру не сбивали магглоотталкивающие чары, если принять множество «если» за правду, то это ничего не изменит. Если Майкрофт смотрел через камеру на то, как Гермиона выходила из «Визенгамота», то он увидел также её страстный поцелуй с Малфоем и прочитал по её лицу неподдельное желание скорее остаться с ним наедине. И не нужно было быть ясновидящей, чтобы угадать, какие чувства вызвала в нём эта сцена. В лучшем случае, ревность (правда, Гермиона не была уверена, что он способен ревновать), а в худшем — отвращение.

Момент был неподходящий, но Гермиона внутренне содрогнулась, представив, что прочтёт в глазах Майкрофта брезгливость. В любом случае, надеяться на помощь с его стороны было бы глупо и наивно.

Малфой, тяжело сопя, уже укладывал Гермиону на ковёр перед камином, не встречая с ее стороны никакого сопротивления, а только горячее содействие.

«Ты менталист или нет?» — рявкнул ей откуда-то из глубины голос, страшно похожий на ронов. Конечно, она менталист, но разве это поможет? Она не могла из этого «полусознания» воздействовать даже на саму себя, не говоря уже о том, чтобы выжечь мозги Малфою. Значит, требовалось снова слиться с телом, почувствовать его — и тут же оказаться в плену препарата. Если бы Гермиона могла, она в кровь искусала бы себе губы, борясь с ужасом и пытаясь сделать хоть что-то, но она не могла. Она была меньше, чем мыслью, узницей отравленного тела и взбесившихся желаний.

А потом её пронзила резкая боль, когда Малфой вошёл в неё. Было почти так же больно, как в далёкий первый раз, она вскрикнула и вместе с тем осознала, что чувствует боль. Сама. Боль собственного тела.

Вверх уже начинала подниматься сладкая, жуткая истома, но разум еще был ясен и чист. Вместо страстного вздоха с ее губ сорвалось:

— Иммобилус!

В это беспалочковое заклинание она вложила всю силу, всю злобу, и Малфой отлетел в сторону, с грохотом ударился о стену и стёк по ней — голый, потный и жалкий.

Гермиона осталась лежать на полу, балансируя на грани и желая только одного: не расколдовать опоившую и решившую её изнасиловать тварь. Разум мутился, сердце бешено стучало не то из-за пережитого, не то из-за нежности к Драко. Он выглядел несчастным, лежа на полу, светлые, почти пепельные волосы выбились из хвоста и закрывали покрасневшее лицо. Он тяжело, надсадно дышал и быстро моргал, в голубых глазах читалось удивление и ещё что-то невыразимое. С трудом поднявшись и почему-то шатаясь, Гермиона приблизилась к нему, опустилась на колени и погладила по лицу.

Она должна была снять с него ужасное заклятие, лишавшее его возможности двигаться и говорить, но, вместе с тем, отчётливо ощущала, что не должна этого делать. Что-то ей запрещало, заставляя просто сидеть и ласково гладить мужчину по щеке, утешая и даря надежду на то, что рано или поздно всё будет хорошо, и они обязательно будут вместе.

В гостиной не было часов, или же Гермиона их не видела — во всяком случае, она не могла бы сказать, сколько времени просидела совершенно обнажённой рядом с парализованным Драко Малфоем, бездумно касаясь кончиками пальцев его лица и не думая совершенно ни о чём. Но постепенно ощущения вернулись, она почувствовала, что мерзнет, от холода начали неметь пальцы, зубы стали выбивать дробь. Вместе с тем, совершенно прошло опьянение любовным напитком — она снова была собой, и её чувства и желания принадлежали только ей.

С трудом, с болью во всём теле, она поднялась на ноги. Кожа была липкой от пота, а на бёдрах еще оставалась смазка — от этого Гермиону затошнило, и она поспешила разыскать свою палочку и применить очищающее заклинание. Повеяло свежестью, стало ещё холоднее, но значительно легче.

Совершенно машинально, бездумно она оделась, очистила платье, чтобы на нём не осталось даже следа чужих рук, частиц чужого запаха, привела в порядок слегка надорванный воротник парадной мантии, и только после этого обернулась к Малфою.

У неё вышло очень мощное заклятие, потому что он всё ещё не мог шевельнуться, но смотрел с откровенной ненавистью и, бесспорно, страхом. Гермиона сглотнула, избавляясь от горечи во рту, приблизилась к нему и, не задавая вопросов и не сотрясая воздух попусту, скомандовала:

— Легиллименс!

Разум Малфоя был отнюдь не открытой книгой — Гермиона ударилась о жёсткий барьер, с виду непроницаемый. Кто бы ни учил его окклюменции, он не жалел на занятия ни сил, ни времени. Изменяя силу нажима, Гермиона попыталась не лезть напрямик, а пойти через ассоциации, и к Мордреду моральные принципы. После того, что он сделал (едва не сделал) с ней, она имела полное право выпотрошить его башку.

«Гермиона», — запустила она самую очевидную цепочку. Сегодняшняя постыдная едва не состоявшаяся близость, Гермиона, входящая в кафе Фортескью, её рука, и дальше туман.

Отдышавшись, она продолжила.

«Майкрофт», — стопка галеонов, газета, обрывок фразы: «…вызывать моего любопытства», — сказанной голосом Майкрофта, и снова густой туман защиты, в глубине которого таился барьер.

Гермиона не собиралась сдаваться. До сих пор был только один человек, разум которого она так и не сумела постигнуть — Джеймс Брук, хорёк ни за что не станет вторым.

«Встреча», — вечер в ресторане «Визенгамот», белые перчатки, бутылка огневиски, лакированный ботинок.

— Гермиона?

Она дёрнулась и резко покинула сознание Малфоя, обернулась и встретилась взглядом с Нарциссой. Сколько лет они не встречались? Она не постарела ни на день, только волосы стали окончательно седыми, но это была не серая блёклая седина, а благородная, белоснежная, с оттенком серебра. Кожа её по-прежнему была ровной, разве что у самых углов глаз и у кончиков губ залегли маленькие тонкие морщинки, которые можно было заметить, только присмотревшись.

— Гермиона, дорогая, доброе утро, — произнесла Нарцисса легко и доброжелательно, как будто за окном не стояла ночная темень, а её сын не валялся на полу в самой жалкой из возможных поз.