Сферы влияния

Сферы влияния. Глава двадцать девятая

Самое сложное при аппарации — сохранить ощущение целостности собственного тела. Это не то, что рассказывают на школьных занятиях, это приходит позднее, с опытом, и становится неотъемлемой частью любого перемещения.

Гермиона никуда не аппарировала, и тем не менее, она дорого дала бы, чтобы ощутить вновь эту целостность, потому что она была разбита, раскромсана на множество мелких, блестящих осколков тончайшего стекла или, возможно, льда. Впрочем, все-таки, вероятнее, стекла — лед расплавился бы от окружающего жара, а она держалась — только дробилась раз за разом, раскалывалась снова и снова. Разумом она желала бы единства, но ее тело отчаянно жаждало быть разбитым, стертым, перестать существовать, раствориться, но не исчезнуть, а стать чем-то иным.

Чем-то большим.

Дыхание выравнивалось постепенно, сердце прекратило попытки вырваться из грудной клетки и забилось в привычном темпе. Легкие наполнял терпкий аромат мужского одеколона, смешанный с запахами пота, постельного белья и чего-то еще, на чем не хотелось концентрироваться.

Глаза были закрыты.

Гермиона не была уверена в том, что сумеет их когда-нибудь открыть, потому что это значило бы, что придется посмотреть Майкрофту в глаза, а она не чувствовала в себе достаточно смелости для этого.

Возможно, аппарация — не худшая идея. Исчезнуть, оказаться у себя дома, и уже там, наедине позволить себе… расхохотаться, чтобы дать выход безумному восторгу, или разрыдаться, чтобы выплеснуть обуревающие эмоции.

Жаль, не выйдет — иначе придется перемещаться вместе с Майкрофтом, а он едва ли это оценит. Гермиона чувствовала его руку под своей головой, ощущала тепло его тела сбоку. Слишком близко для аппарации.

Малодушно захотелось уснуть. Утром ведь будет проще открыть глаза, правда? И будет, что сказать, если он останется рядом. Что-то вроде: «Доброе утро».

Но по внутренним ощущениям, прошло не более полутора часов с того момента, как она переступила порог дома Холмса. А значит, время не больше половины шестого вечера. Рановато для сна.

Сейчас «доброе утро» не скажешь.

Майкрофт лежал рядом неподвижно и тоже молчал, и Гермионе пришла в голову мысль, что он, возможно, впервые в жизни тоже не знает, что сказать. Может, подбирает что-то, приличествующее случаю?

Некстати вспомнилась его фраза про отношения, принявшие «менее формальный характер». Захохотать хотелось все сильнее. И, вместе с тем, ее захлестнуло желание укрыться одеялом с головой и совершенно осознанно, со вкусом начать отрицать происходящее.

В конце концов, может, ей и не нужно ничего говорить? Рано или поздно Майкрофт подберет нужные слова, и тогда она сумеет подстроиться под его тон. Стоит только немного подождать.

Подождать не удалось. Внезапно в жаркой тишине комнаты раздался чудный, посторонний звук — немелодичное навязчивое звяканье. Гермиона открыла глаза, дернулась — и увидела, как Майкрофт садится на постели и берет в руки телефон.

Из динамика что-то затараторило, причем явно не на английском. Спина Майкрофта напряглась, и Гермионе подумалось, что это — самая укоряющая и недовольная происходящим спина, которую можно было бы себе вообразить. Она вся, от выступающего верхнего позвонка до едва различимой в темноте родинки под правой лопаткой, настолько ясно выражала глубокое недовольство своего владельца, что Гермионе стало неловко.

Тем не менее, голос Майкрофта прозвучал достаточно спокойно, а Гермиона опознала язык — немецкий.

Продолжая говорить по телефону, Майкрофт надел брюки, удивительным образом не помявшиеся, набросил рубашку, поднялся с постели, вдруг обернулся и произнес по-английски:

— Гермиона… — она замерла, отчаянно радуясь, что успела укрыться одеялом, — я буду рад, если вы останетесь на завтрак.

И вышел, продолжая разговор.

Гермиона все-таки сделала то, о чем мечтала — накрылась одеялом с головой и почти на минуту отрубила все мысли, все намеки на внутренний диалог, пытаясь восстановить душевное равновесие и спокойствие.

Окклюменция далась даже проще, чем обычно — потому что у нее сейчас не было мыслей, которые требовалось прятать. У нее вообще не было мыслей как таковых. Где-то на грани восприятия мелькали обрывки чувств: страхи, сомнения, с трудом отодвинутый в глубь подсознания флэшбек с Малфоем возле камина, целый ворох несвязных образов. Но сейчас они не имели над ней власти.

Она отбросила одеяло, провела ладонями по лицу, прошептала:

— Экскуро, — чувствуя, что даже без палочки заклинание сработало, тело обдала прохладная волна чистоты.

Для другого заклинания палочка понадобится.

«Я буду рад, если вы останетесь на завтрак».

Эти слова вспыхнули в памяти Гермионы, рождая странные ощущения. И Гермиона не знала на них ответа — кроме, разве что, согласия остаться на завтрак, который будет только утром.

По щелчку пальцев включился свет.

Она оделась, провела рукой по взъерошенным волосам, но не предприняла ни единой попытки их уложить — проще было забрать палочку, и привести их в порядок заклинанием, разумеется.

Подошла к книжным полкам, прочитала еще раз название на корешках, причем ее пальцы ненадолго замерли на томе Вергилия, но потом заскользили дальше.

В спальне больше нечего было делать, но Гермиона все медлила. Наклонилась, подняла с пола галстучную булавку и рассмотрела. Она была золотой, с небольшим крокодилом сверху, несерьезная и не строгая.

Конечно, нужно было просто выйти из комнаты, дойти до кабинета, взять палочку. Но Гермиона продолжала изучать булавку, а не будь ее, нашла бы себе, вероятно, другое занятие, лишь бы подальше оставаться здесь, за закрытой дверью.

Чего она боялась?

Мерлин, всего! Ее вновь одолевали сомнения.

«Ну же, Грейнджер!» — одернула она себя, но это не помогло.

Она отложила булавку на тумбочку и села на кровать, тяжело дыша. Мир покачивался, в ушах зашумело.

То, что произошло, было логично и естественно. И, в то же самое время, дико, странно, невообразимо. Мир зашатался сильнее, и Гермиона едва ли понимала, отчего. Что-то смутное, на стыке вины и обиды, накатывало, как огромные штормовые волны, и в тот момент, когда оно захлестнуло ее с головой, наступил покой.

Гермиона почувствовала на плече небольшую, но надежную руку. Не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, чья это рука.

— Все будет хорошо, Гермиона, — шепнула Та, Другая, и исчезла.

Гермиона помотала головой, сбрасывая оцепенение, и повторила вслух:

— Все будет хорошо.

Собственный голос звучал слишком громко в закрытой комнате, и он не был похож на Тот голос, но все-таки он подействовал отрезвляюще. Мир уже не шатался, предобморочное состояние прошло.

В сущности (Гермиона хмыкнула с наигранным спокойствием), что произошло? Только то, к чему она сама стремилась.

Задвинув все, что не подходило под эту, бесспорно правильную, модель восприятия, поглубже в подводные сундуки, Гермиона почувствовала себя здоровой и даже бодрой.

Решительно открыв дверь, она вышла в коридор, тихо сделала несколько шагов и заглянула в кабинет.

Майкрофт уже не говорил по телефону.

Он стоял спиной к приоткрытому окну и курил, параллельно читая какую-то бумагу. Он оставил галстук и жилет в спальне, но рубашку полностью привел в порядок, застегнул на все пуговицы, кроме верхней, расправил манжеты.

Майкрофт едва ли мог услышать Гермиону — значит, он ее почувствовал, потому что ничем иным нельзя было объяснить то, что он сразу же поднял взгляд от бумаги, затушил сигарету о маленькую чистую пепельницу на подоконнике и изобразил на лице улыбку. Изобразил — потому что Гермиона несколько раз видела его улыбающимся искренне, и та улыбка выглядела иначе.

Гермиона вошла в кабинет и остановилась, не зная, что сказать. Кажется, ее собственная улыбка выглядела ненамного более естественной. Но вдруг (невероятная метаморфоза) взгляд Майкрофта потеплел, уголки губ дрогнули, и натянутая искусственная улыбка превратилась в живую, настоящую.

Гермиона вздрогнула.

— Почему океан? — спросил он тихо.

Значит, ей не показалось — он действительно читал ее мысли, пусть и поверхностно.

— Кристально-чистая вода отгораживает меня от мира, скрывает мои тайны, страхи, сомнения глубоко на дне, — ответила Гермиона. — Это мой основной ментальный образ.

Майкрофт отошел к столу, положил бумагу, открыл и закрыл какую-то папку, и только после этого заметил:

— Вам бы больше подошла библиотека.

— Это второй образ, — кивнула Гермиона, — он подходит для работы, но не для постоянного использования. Понимаете… — она задумчиво закусила губу, — даже если очень хочется, нельзя спрятаться от мира за книгами.

Она знала это лучше многих — она пыталась.

Майкрофт кашлянул и сказал задумчиво:

— Вероятно, вам потребуется волшебная палочка.

Гермиона резко отвернулась, схватила сумку, достала палочку и заплетающимся от нахлынувшего смущения языком пробормотала:

— Фоэтос праседо.

Ее окутала легкая золотая дымка, которая, впрочем, тут же рассеялась. Отложив палочку, Гермиона обернулась. Майкрофт что-то увлеченно печатал на ноутбуке, его глаза скользили по строчкам текста так натуралистично, что с легкостью можно было бы поверить, что он поглощен работой и не замечает ничего вокруг. Вот только Гермиона знала, что, он замечает абсолютно все.

Спустя пару минут он закончил печатать и закрыл крышку аппарата.

В кабинете было тепло, и, не сговариваясь, они расположились возле камина. Майкрофт расслабленно вытянул ноги к огню, и Гермиона носком туфли задевала его ботинки (1). Потом она переменила позу, сняла туфли и забралась в кресло с ногами — отчасти потому что так было уютней, отчасти чтобы увидеть реакцию Майкрофта.

Он приподнял одну бровь — и заговорил о погоде.

Гермиона поддержала этот разговор, и в нем было что-то сюрреалистическое, от чего на языке горчило, а сердце начинало стучать быстрее и громче. В шаблонных фразах про то, что «декабрь в этом году снежный», «обещают дождь в январе», «из-за снегопада будут проблемы с посадкой самолетов», «сегодня удивительно солнечно», и даже про то, что «из-за снега на неделю прекращала тренировки сборная Британии по квиддичу», — читались совсем другие смыслы.

Огонь в камине постепенно гас, и тогда Гермиона направила на него палочку и сказала:

— Инфламаре!

И вместо обычного огня вспыхнул волшебный, сине-голубой.

— Мне всегда был интересен… — Майкрофт замолчал надолго, но все-таки договорил: — Механизм создания заклинаний. Того, как именно магия понимает эту чудовищную латынь.

Гермиона снова направила палочку на камин и сказала:

— Фламаре эванеско, — и огонь исчез, после чего снова взмахнула палочкой, уже без вербальной формулы — огонь вспыхнул снова. — Магия понимает намерение. Но с формулами колдовать проще.

И они замолчали, изредка перекидываясь какими-нибудь незначительными замечаниями. Разговаривать не хотелось, не хотелось даже думать. Океан отступил, и Гермионе начало казаться, что она вся — это аквамариновое пламя в камине, и более ничего в ней нет.