Сферы влияния

Сферы влияния. Глава тридцать седьмая

Когда благополучно завершились Олимпийские игры в Ванкувере, Майкрофт сумел найти время и поздравить Гермиону с успехом.

— Вам Гарри рассказал? — спросила Гермиона подозрительно.

Майкрофт развел руками:

— Право, Гермиона, у меня достаточно знакомых в мире магии, а процесс был громким.

Неожиданно для себя Гермиона сказала эмоциональней, чем следовало бы:

— Вы играете с огнем, общаясь с волшебниками!

Майкрофт в ответ одарил ее внимательным взглядом, и Гермиона почувствовала себя неловко. Он мог бы и вслух сказать что-то вроде: «Позвольте напомнить, что я состою в отношениях интимного характера с волшебницей», — но и взгляда хватило.

— Не хочу вас упрекать, — заметил Майкрофт, — но пока самый опасный волшебник в моем окружении — это вы, Гермиона.

В общем-то, это заявление не было лишено оснований: она несколько раз вторгалась в его разум, стирала ему память, а не так давно взорвала его телефон.

— И даже эта опасность значительно ниже, чем вероятность того, что какой-нибудь снайпер обойдет наблюдение и застрелит меня, — тем же тоном продолжил он. — Увы, политика — не самая безопасная отрасль.

— Кем бы вы стали, если бы не политика? — спросила она тихо.

Майкрофт рассмеялся:

— У меня никогда не было… альтернатив. К сожалению, я совершенно не подхожу для полевой работы.

В начале марта состоялась Пражская конференция, в которой Гермиона действительно приняла участие, причем не только с Ойстерманном, но и самостоятельно — представила свою гипотезу корреляции ранних детских травм и иммунитета к заклинаниям подавления воли и искажения сознания.

Гермиона снова много и с удовольствием занималась наукой — благо, для этого теперь было достаточно времени. Дважды мистер Кто привлекал ее к проектам Отдела Тайн, тогда она снова надевала личину мисс Аты и, выполняя задания, опять возвращалась к своим размышлениям о том, кто же такой мистер Кто. Остальное время она проводила либо в библиотеках, либо в своей квартире, либо в лаборатории Вагнера в Цюрихе, куда ей настроили многоразовый портал — она была влюблена в его коллекцию артефактов, облегчавших ментальное сканирование, и всерьез думала о том, чтобы, когда Невилл станет министром, выбить и себе финансирование для чего-то подобного. Правда, была велика вероятность, что эта лаборатория будет располагаться на одном этаже с Отделом Тайн.

Также она планировала сделать еще нечто важное после выборов — вернуть домой Шерлока Холмса. По сообщениям Майкрофта, он был жив, здоров и скакал по Европе, занимаясь зачисткой сети Брука и ввязываясь в смертельно-опасные авантюры, но Гермиона чувствовала свою вину перед ним. Кроме того (в этом она не призналась бы даже под «Сывороткой правды»), она хотела вернуть Шерлока ради Майкрофта. И пусть он назвал бы это глупым сентиментальным порывом, она хотела сделать ему подарок, которой он, конечно, с раздражением отбросит в сторону, получив.

Но он будет ему рад.

Весна прошла почти незаметно, запомнившись разве что буйным цветением тюльпанов, магнолий и вишен, заполнявшим улицы Лондона сладким густым ароматом. Гермионе иногда казалось, что ее жизнь преодолела бешеные пороги, и наконец-то разлилась тихой ленивой рекой, неподвластной никаким штормам.

Ее внутренний океан успокоился.

Работа, прогулки по городу, который больше не вызывал ни боли, ни страха, редкие встречи с Майкрофтом, общение с друзьями — разве не было это той банально-естественной, спокойной жизнью, к которой стремится всякий человек?

На политической арене Британии все было спокойно — Малфой оставался под следствием, хотя и на свободе, Забини доказал смягчающие обстоятельства и сумел отделаться крупным штрафом и пожизненным запретом занимать руководящие должности.

Но Гермиону почему-то это почти не занимало.

Иногда ее все-таки мучили кошмары — если она уставала слишком сильно и не успевала очистить сознание, и тогда к ней во сне приходили то родители, то Рон, то хохочущий Брук, то держащиеся за руки печальные дети-обскуры, которым она так и не сумела помочь.

Заметив, что кошмары настигают с большей вероятностью, если она спит у себя, Гермиона без колебаний продала квартиру, выбрав новым местом жительства двухэтажный неприлично-дорогой особняк севернее Челси и оградив его всеми доступными заклятиями.

Майкрофт, которому, конечно, был оставлен свободный доступ, под видом похвалы раскритиковал обстановку гостиной и сообщил, что, если Гермиона не потрудится сделать окна в доме непрозрачными, ему придется выключить две камеры видеонаблюдения, что было бы очень неудобно.

С того момента, как она перебралась в новый дом, Майкрофт стал ее частым гостем — теперь он оставался у нее ночевать почти так же регулярно, как она — у него.

Их отношения, пожалуй, не имели названия, во всяком случае, в обывательском смысле.

В ее доме не было ни одной принадлежащей Майкрофту вещи, так же как ее вещей не было у него.

Они никогда не договаривались о встречах, но никогда не наносили друг другу спонтанных визитов.

Они ни разу не были вместе в театре, который Майкрофт презрительно называл «сборищем бездарностей» или «пустой тратой времени», и всего пару раз ужинали в ресторанах — Гермиону раздражала навязчивая охрана.

Никто из знакомых Гермионы не знал о том, что у нее отношения с мужчиной — разве что Гарри, но он ушел с головой в работу, и ему было не до личной жизни Гермионы. И можно было спорить на что угодно, что никто из знакомых Майкрофта не знал о его отношениях с Гермионой. Разве что Антея (которую, ради ее же блага, Гермиона предпочитала не видеть) — но она не в счет.

Было начало июня, когда в один день произошли два события, нарушивших ровное течение жизни Гермионы и вторгнувшихся в созданный ею мир спокойствия и благополучия.

Все началось, разумеется, с совы.

Крупный рыжий филин принес письмо в тот момент, когда Гермиона, устроившись на балконе, листала маггловский справочник по физиологии и сверялась с аналогичной книгой, написанной волшебниками.

Письмо упало на стол, и птица, не дожидаясь ответа, улетела. Гермиона, которая в последнее время перестала ожидать неприятностей от совиной почты, привычно махнула над конвертом палочкой, проверяя его на наличие заклятий, перевернула и окаменела, будто взглянув в глаза Медузе Горгоне.

Не нужно было напрягать память, чтобы узнать эту печать.

Захотелось сжечь письмо. У нее не было никаких дел ни с одним из тех, кто мог поставить эту печать, она не желала иметь с ними дела. Разве недостаточно было того, что она позволила им…

Позволила им просто быть, в экзистенциальном смысле. Ее ярость, ее месть перегорели в тот момент, когда согнулась спина Нарциссы, и пепел развеялся, когда она увидела Драко под конвоем авроров.

И теперь — спустя несколько месяцев! — они пишут ей снова. Зачем? Разозлить? Умножить оскорбления? Что могут написать ей Драко и Нарцисса Малфой такого, что заслуживало бы прочтения?

Тем не менее, Гермиона вскрыла конверт, достала сложенный вдвое лист плотной дорогой бумагии прочла короткий текст, написанный прытко пишущим пером.

«Уважаемая мадам!

Глава рода Малфой Драко Люциус Малфой с прискорбием сообщает о кончине своей дорогой матери, вдовствующей миссис Нарциссы Малфой (урожденной Блэк), и приглашает вас почтить его семью присутствием на похоронной церемонии, которая состоится в склепе Малфой-мэнора в ближайшую пятницу, в девять утра.

Если вы посчитаете нужным принести цветы, просьба отдать предпочтение нарциссам.

Для вашего удобства, это письмо будет служить разовым порт-ключом.

С глубоким почтением, скорбящий Д.Л. Малфой».

Гермиона положила письмо на стол и обхватила себя руками за плечи. Ей стало холодно, хотя на улице стояла удивительно теплая погода.

Она не любила Нарциссу Малфой. Они были противниками, по сути. Нарцисса не колебалась, нанося Гермионе удар за ударом, и Гермиона без трепета уничтожила ее одной фразой.

Тем не менее, от письма с приглашением на похороны делалось холодно.

Нельзя было торжествовать, читая его. Нельзя было даже облегченно выдохнуть, понимая, что больше никогда интриги Нарциссы не потревожат ее.

Было просто холодно.

Наверное, не стоило идти на похороны — что ей там делать? Вновь рисковать получить заклятие или зелье от Малфоя? Вновь сидеть в гостиной Малфой-мэнора среди неприятных ей людей? Ей не было там места, и она не хотела идти.

Читая на следующий день в «Пророке» уведомление о смерти, она была уверена, что не пойдет. Получив от Невилла записку со словами: «Я знаю, что радоваться смерти неправильно, но меня греет мысль о том, что одним Малфоем в Британии стало меньше», — она убедила себя в мысли, что на похоронах делать нечего.

И все-таки в пятницу утром она уложила начавшие уже отрастать после последней стрижки волосы, надела черную мантию, наколдовала букет белых нарциссов и, когда лежащее на столе письмо окутало голубое свечение, взялась за краешек. И буквально за мгновение до того, как ее рвануло вперед и вверх, произнесла заклинание личины.

Гермионе Грейнджер нечего делать на похоронах Нарциссы Малфой. Пусть идет мисс Ата.

Мэнор был погружен в траур. Все окна были закрыты черными полотнищами, розарий у входа увили черными лентами. Маленький посредственного вида человечек стоял у дверей и принимал соболезнования, а Драко переминался с ноги на ногу рядом, бледный, напуганный, и то и дело поправлял воротник мантии, резавший шею.

Минуя дом, всех приглашали в дальнюю часть сада, где располагался фамильный склеп. Возле него на украшенном белыми нарциссами постаменте уже стоял гроб, в котором лежала одетая в изумрудно-зеленую мантию Нарцисса.

В смерти она снова обрела достоинство и твердость, которые утратила при жизни. Подкрашенные губы слегка улыбались, закрытые глаза, подведенные тонкими стрелками, делали ее похожей на спящую красавицу. Руки, сложенные на груди, казались молодыми, тонкими и прекрасными. По бокам, закрывая подушки, струились белоснежные льдистого оттенка волосы.

Гермиона не пошла ближе, остановилась чуть в стороне от тех, кто подходил к гробу, и вдруг услышала:

— Неожиданно видеть вас здесь, мисс Ата.

Мистер Кто тоже был в черном и тоже в личине, только движения были непривычно спокойными, пальцы не летали, норовя что-то покрутить или потрогать, ноги не постукивали по земле.

— Мистер Кто, — произнесла она. — Вы знали миссис Малфой.

— Лучше, чем кто-либо еще из… выживших, я думаю, — ответил он. — Она была яркой женщиной, очень сильной.

В его голосе, пусть и измененном, звучало столько горечи, что Гермиона спросила:

— Вы ее любили?

Он хмыкнул, на миг вернув обычную веселость:

— Ну, вы скажете, дорогая моя мисс Ата! Нет, конечно нет. Хотя… — он потер подбородок, — нет, все-таки любил, как нищий любит принцессу, давшую ему объедки со своего стола. Впрочем, все они когда-то для меня много значили. Семья принцев и принцесс, — в механическом голосе прозвучал яд. — А вот вы, — он улыбнулся шаблонной улыбкой, — не думал, что вы придете.