Сферы влияния

Сферы влияния. Глава сорок третья

Воспаленные веки открывались с трудом. Ресницы никак не желали разлипнуться, но даже сквозь них Гермиона видела что-то светлое впереди.

По лицу прошла волна прохладного воздуха, и глаза легко распахнулись.

Перед ней был чистый белый потолок, от него вниз начинались светло-голубые стены. Сквозь будто забитые ватой уши доносилось бормотание, и, напрягшись, она сумела разобрать слова: «Госпожа Министр», «Позовите» и «Профессор».

А потом совсем близко раздался бодрый голос:

— Ну-ка, дорогая, посмотрите на меня.

Она скосила глаза и увидела сначала бороду, потом очки, а потом и всего профессора Вагнера.

И хотя это было совсем неважно, она спросила онемевшими, потрескавшимися губами:

— Я… в Цюрихе?

— Что вы, Гермиона! Вы теперь такая важная персона, — он укоризненно покачал головой, — что не вас доставляют в клинику, а клинику — к вам. Так-с, — он дернул себя за кончик бороды, — посмотрите направо, на медсестру, — Гермиона подчинилась, хотя медсестра слегка расплывалась. — Теперь на потолок, — в глаза неприятно ударил луч света, она зажмурилась. — Чудненько. Можете снова смотреть на меня.

Постепенно Гермиона начинала вспоминать — и свой срыв, и безумно долгое погружение. Привычно приготовилась ощутить волну дикого стыда, но ее не было. На душе было легко и спокойно. Шторм закончился, и там, где недавно бушевала гроза, где молнии бились о гневное море, где волны вздымались до небес, грозя их обрушить, теперь стало тихо: и только легкий бриз покрывал невесомыми пенными гребешками прозрачные воды.

— Кажется, я нарушила все правила, профессор, — смущенно сказала она, пытаясь приподняться.

— Вы порядком напугали своих коллег, — расплывчато ответил Вагнер и добавил: — Да и нас с целителем Ойстерманном, признаться. Вы были без сознания сутки.

Гермиона закрыла глаза.

Что ж, могло быть хуже. Там, на берегу океана, времени не было, но иногда ей казалось, что прошли уже месяцы.

— Будь вы по-прежнему моей студенткой, — он отошел от ее кровати, а Гермиона снова рискнула посмотреть на него, — я бы вас отчислил, и что б на глаза даже не попадались. Но вы… — подскочив на месте, он быстро подошел обратно и ткнул пальцем ее в грудь: — Министр вы или нет, вы мне еще главу в учебник напишете! Про самотерапию! — и добавил, спокойно и сурово: — И про технику безопасности.

Гермиона улыбнулась. Напишет — в этом не было никаких сомнений. Она теперь напишет все, что пожелает.

После короткого разговора с Вагнером она уснула уже спокойным здоровым сном, а когда проснулась, поняла, что может попробовать встать. Судя по всему, ей давали все необходимые зелья, тело почти не затекло и не утратило подвижности, только слабость чувствовалась.

Но, едва она встала, держась за бортик кровати, как дверь открылась, и в палату вошел мистер Кто.

— Как вы себя чувствуете, мисс Грейнджер? — спросил он без тени улыбки.

У него был усталый голос, а пальцы нервно подрагивали.

Она спросила осторожно:

— Вы пустили профессора Вагнера в Отдел тайн, да?

Мистер Кто не ответил, стукнул каблуками и сообщил:

— Хорошо, что вы пришли в себя, мисс Грейнджер. Удивительно, но этому тупице Лонгботтому хватило мозгов, чтобы послать Патронуса в Отдел тайн, а не оттаскивать вас от Омута Памяти.

Вместо слов благодарности она произнесла, толком не веря, что говорит это вслух:

— На вашей могиле написано только два слова, вы знаете?

Мистер Кто сказал почти неслышно:

— «Вопреки. Всегда», — а потом улыбнулся коронной улыбкой невыразимца и подмигнул: — Неплохая попытка, мисс Ата! Может, у меня два сердца, а может, я просто сумасшедший с телефонной будкой. Как знать?

Гермиона покачала головой, улыбнулась в ответ, но не нашлась с ответом. Мистер Кто, легко махнув на прощанье рукой, вышел из палаты, уже насвистывая себе что-то под нос, и то, что еще недавно казалось безусловным попаданием, вновь обратилось в смутное предположение.

После осмотра с пристрастием профессор Вагнер объявил, что Гермиона здорова, но он настоятельно ей рекомендует отдохнуть хотя бы пару дней. После чего собрал походный вариант своей лаборатории и удалился камином, напоследок заявив, что терпеть не может британскую погоду, британскую еду и (особенно сильно) британское Министерство. Причем Гермионе почему-то казалось, что основная причина его недовольства — непрошибаемый мистер Кто.

Двух дней в тишине и покое Гермионе хватило, чтобы найти в себе смелость снова спуститься в глубину подсознания, на самое океанское дно. Правда на этот раз ее страховал мистер Кто, категорически не позволивший ей одиночное погружение. Он не видел ничего, что происходило на дне, но она постоянно ощущала его присутствие. Это было почти забытое, но приятное чувство — надежная страховка рядом.

На дне оставалось еще достаточно сундуков с ржавыми цепями и замками, а кое-где в тени под корягами притаились монстры. Были там и призраки прошедшей войны, и родители, и Рон, и даже Джеймс Брук. Гермиона не видела их, но чувствовала так же ясно, как собственное тело, и они уже потеряли свою власть над ней. А еще где-то там была тропа, ведущая к жилищу Той Гермионы. Это дарило надежду. Только одному чудовищу она все еще не могла спокойно взглянуть в лицо. Майкрофт Холмс — машина, василиск, айсберг в человеческом обличье, человек с тысячью масок. Знала ли она когда-нибудь настоящего Майкрофта или даже тот, кто целовал ее в темноте спальни, был всего лишь образом, фальшивкой?

У Гермионы не было ответа на этот вопрос.

Майкрофт отлично все придумал и рассчитал — его партия оказалась безупречной: пешка прошла по всем клеткам и стала королевой, и он теперь мог разыгрывать сложнейшие комбинации.

Гермиона его не могла простить, но понимала.

Магический мир был для него угрозой — с того момента, как его любимый младший брат так неудачно проследил за Гермионой.

Майкрофт не желал знать о волшебстве, так плохо укладывающимся в его представления о порядке во вселенной, но его познакомили с ним насильно. Потом волшебный мир отнял у него дядю и заставил играть по новым, навязанным правилам. Когда он стал представлять для волшебников угрозу, они забрали у него память.

Гермиона не чувствовала себя виноватой, но раз за разом она обыгрывала его, пользуясь его двумя слабостями — привязанностью к брату и неспособностью использовать магию.

В этой, финальной партии выиграл Майкрофт, использовав ее слабости — наивную эмоциональность и веру в пресловутую любовь.

Можно сказать, ничья.

Что ж, она вернется к своим обязанностям Министра — Британия не должна надолго оставаться без лидера. Возможно, она плохой политик — но до следующих выборов она будет настолько хорошим Министром Магии, насколько это в ее силах. Будет лично курировать проект Отдела Тайн по ранней адаптации магглорожденных. Обязательно проведет поправку, вносящую «Амортенцию» в реестр запрещенных зелий — и пусть кто-нибудь попробует ей возразить! Проследит, чтобы, несмотря на все угрозы, тайна существования волшебного мира оставалась неприкосновенной. Наладит тесный контакт с Конфедерацией магов. А потом передаст этот пост другому, зная, что сделала все, что было в ее силах. И все это она сделает не потому что так хочет Невилл или Майкрофт, не потому что это нужно для спасения Гарри, Шерлока или кого-то еще — а потому что она, Гермиона Грейнджер, решила, что так будет правильно.

Но сначала придется встретиться с главным, любимым, жутким монстром. Благо, долго искать его не потребуется — он придет сам.

Едва она достала кольцо, как оно нагрелось, и на ободке засветилось тревожное: «Где я могу вас найти? МХ».

Гермиона написала: «Клуб, 19-00», — без подписи.

Когда-то отдельный кабинет Майкрофта в элитном клубе на Воксхолл был частым местом их встреч, но Гермиона не сомневалась, что в этот раз Майкрофт оказался удивлен ее решением. Тем не менее, в назначенное время молчаливый швейцар в белоснежном парике открыл перед ней дверь, поклонился и проводил наверх.

Майкрофт уже ждал ее, сидя в кресле у камина, с неизменным зонтиком в руках. Гермиона остановилась на пороге, разглядывая его так, словно никогда в жизни не видела. На долю секунды ее решимость поколебалась — но эта слабость растаяла.

Никто не назвал бы Майкрофта Холмса красивым мужчиной — ничто в нем, от высоких залысин до слишком мягких, женственных, подвижных рук, не соответствовало стандартам красоты и даже привлекательности, и сам Майкрофт, вне всякого сомнения, знал это. Но то, как он себя держал, и то, что он из себя представлял, значило куда больше. Он подавлял, даже лениво поигрывая костяной рукояткой зонтика и отдавшись во власть собственных мыслей.

Он не сразу заметил, что она пришла, и только когда со щелчком закрылась дверь, он повернулся, гибким, почти змеиным движением поднялся, оглядел ее с головы до ног и посмотрел в глаза напряженным взглядом.

— Вы хорошо выглядите, Гермиона, — сказал он, и в этих словах ей послышалось искреннее, неподдельное беспокойство.

Она молча подошла поближе, остановилась возле камина, но не села в приготовленное кресло. Иначе это слишком походило бы на обычную их беседу. И Майкрофт, конечно, предложил бы чай, и разлил бы его точными, выверенными движениями.

Чая Гермиона не хотела.

Сейчас чай был для нее опасней яда.

Глядя в огонь, Гермиона спросила:

— Как давно вы выстроили эту партию?

Разумеется, Майкрофт не опустился до возмущенных отрицаний или оправданий. Он (Гермиона видела боковым зрением) улыбнулся безжизненной улыбкой и сказал:

— Довольно давно.

Это могло значить как «около полугода назад», так и «едва вы вернули мне воспоминания». Или что-то еще — не было смысла угадывать.

— Интересы Великобритании превыше всего? — произнесла она, не столько спрашивая, сколько утверждая.

— Разумеется, — согласился Майкрофт и напомнил: — Я ведь говорил об этом.

Да, Гермиона помнила: что значит сердце Майкрофта Холмса (или Гермионы Грейнджер), если на карту поставлено будущее всей страны? Просто досадная помеха — или удобный инструмент.

Гермиона была не настолько глупа или рассержена, чтобы думать, будто его сердце не пострадало в этой игре. Возможно, оно первым было отдано на растерзание вражеским фигурам. Он швырнул его под копыта конницы и мучился, глядя, как его топчут литые подковы. Его сердцу тоже было больно, оно чувствовало, страдало и даже, в редкие минуты, быстрее билось от блаженства или почти замирало от беззвучной нежности.

Просто это не имело никакого значения.

— Магическое сообщество не допустит угрозы своим интересам и шантажа в свой адрес. Как вы там говорили? Британия не ведет переговоры с террористами, — проговорила она тихо. — Ваша попытка угрожать неприкосновенности нашей тайны…

Майкрофт рассмеялся, но холодным, неприятным смехом, ничего общего не имевшим с настоящим, который — о, она все же верила в это! — был так хорошо ей знаком.

— Гермиона, вы ошибаетесь. Я не угрожаю Статуту о Секретности и не шантажирую вас. Я действую в интересах граждан страны и подданных Ее Величества, — он оперся на зонт.