Сферы влияния

Уровни доступа. Глава двадцать девятая

— Гермиона Джейн Грейнджер, — в огромном зале суда голос председателя, старичка малого Визенгамота, разносился равномерно, чуть гулко и совсем без эха, — вы стоите перед Визенгамотом, верховным судом магической Британии. Вы осознаете это?

— Осознаю, — она сидела в кресле посреди зала, живые цепи тихо, почти неслышно покачивались, свисая с ручек, и Гермиона пальцами ощущала их легкую вибрацию.

Людей было много — полный состав Визенгамота, наблюдатели от Международной Конфедерации Магов, сторонние эксперты, авроры, пресса. Самый интересный процесс уже прошел — бывший министр магии Кингсли Шеклболт признался в осознанном, регулярном и намеренном нарушении Статута о Секретности, подтвердил желание провести интеграцию с миром магглов и, по итогам слушания, был осужден на три года Азкабана и три года домашнего ареста. Также ему навсегда запретили занимать руководящие должности, преподавать и работать в структуре Министерства Магии. Но и дело Гермионы вызывало интерес — по старой памяти, как и все, что так или иначе связано с Гарри Поттером и прошлой войной.

Пульс гулко стучал в ушах, во рту горчило, но Гермиона была спокойна — кажется, уже ничто не могло ее напугать или выбить из равновесия, ничто не могло потрясти. Она была готова ко всему, включая перелом палочки, Азкабан, ссылку.

Это спокойствие пришло не сразу, разумеется. Сначала, немного выйдя из прострации и придя в себя в камере предварительного заключения, она расплакалась — глупо, по девчачьи, размазывая по щекам сопли и слезы и отчаянно жалея себя. В голове набатом била мысль: «За что?». Почему именно она? Почему все это досталось ей?

Потом слезы закончились, здравый смысл взял верх над эмоциональностью, и Гермиона сумела хотя бы внешне успокоиться, но внутри ее трясло от страха и напряжения. Спасение Шерлока, уничтожение воспоминаний Майкрофта, общение с Гарри и его непростые признания, потом арест — все это тяжело было даже осознать.

До вечера она приходила в себя, немного поспала, но не прикоснулась к хорошо сервированному обеду, доставленному домовыми эльфами. А около десяти — часы в камере были — к ней пришел профессор Вагнер.

Он словно похудел и уменьшился за день, лысина ярко блестела от пота, морщины вокруг глаз стали глубже и темней. Он пожевал губами, пощелкал пальцами и только после этого спросил:

— Как же вы так, дорогая моя?

Гермиона не ответила, но улыбнулась профессору максимально бодро. Не хотелось даже думать о том, что он сейчас чувствовал. Она была его гордостью, его студенткой, потом лаборанткой, еще позднее — коллегой.

— Как же вы? — повторил он, огляделся и неловко пристроился на деревянном табурете из светлого дерева. — Зачем вы в это впутались?

Гермиона опустила голову со стыдом.

— Я впуталась еще в детстве. А потом просто не нашла, — она кашлянула, прочищая горло, — не нашла сил уйти. Мне это показалось нечестным.

Вагнер постучал носком запыленного ботинка по полу.

— Зачем же так? — конечно, он и не ждал ответа, и заметил: — Вас будут судить, моя дорогая. Я, конечно, ходатайствовал за вас, и целитель Остеррман написал прошение. Он читал вашу статью о лечении маниакальных расстройств методом глубокого погружения в память пациента. Да, сильная работа, такой потенциал…

— Как вы вошли, профессор?

Он оглянулся с удивлением:

— Я же эксперт-менталист, у меня допуски. На время расследования я у вас в Министерстве как дома. Эх, — он махнул рукой. — Почему вы не пришли ко мне? Я бы вам контракт с лабораторией сделал, никакой суд бы не призвал.

— У меня было приглашение от МАКУСА, — прошептала Гермиона. — Пришло несколько дней назад. Работа в штате, в исследовательском центре, полная секретность.

Вагнер выдохнул сквозь сжатые зубы — свистяще, тяжело, и пробормотал:

— Британцы с честной игрой, какие же вы сложные.

— Что меня ждет, профессор?

Вагнер привычно промокнул лицо платочком, скомкал его, спрятал обратно в карман пиджака и только после этого сказал:

— Пока никто не знает, большинство членов Конфедерации настроены очень решительно, и вашему Визенгамоту придется учитывать их требования.

Гермиона ощутила легкое прикосновение к сознанию и подавила желание закрыться щитом. Все нужные воспоминания уже были надежно спрятаны в таких тайниках, до которых даже Вагнер не доберется, а обязательного сканирования ей не избежать. Перед глазами калейдоскопом закрутились воспоминания. Вагнер работал профессионально, не задевая почти ничего личного (разве что пару раз мелькнула ее гостиная в Дувре), только связи с маггловским миром, разговоры с Кингсли, работу с Бруком. Вагнер просмотрел и самоубийство Брука на крыше, и гибель Шерлока — это воспоминание было нечетким, Гермиона смотрела на то, как он летит с крыши, сквозь слезы и едва осознавала, что видит. Последним был разговор в кабинете Майкрофта Холмса, дрожащая палочка в руках и тот самый «Обливиэйт».

— Ваш министр намеренно втянул вас в историю, дорогая, — проговорил наконец профессор. — Скверно, скверно.

Это слово — «скверно» — профессор тогда повторил еще несколько раз, дважды покачал головой и ушел, прекрасно понимая, что сделать ничего нельзя да и не нужно.

Следствие шло два месяца. Два месяца одиночества в камере с белоснежными стенами. Почти отдых: сколько угодно книг, три раза в день — качественная и вкусная еда, и только изредка — допросы. Допрашивали ее мягко и вежливо — и как героиню войны, и как незаменимого помощника Аврората и ДМП.

Гермиона больше не плакала и постепенно пришла к тому блаженному состоянию покоя, в котором и отправилась в зал суда. Она не боялась наказания — она его желала. На ее совести было много преступлений, из который разглашение тайны магического мира — далеко не самое тяжелое. Она в восемнадцать убила первого человека. И пусть он был Пожирателем Смерти, а пользовалась она не «Авадой», суть дела не менялась. Но даже если списать ту смерть на военные потери — разве то, что она сотворила с родителями, не заслуживает кары? Разве смерть Рона — не ее вина? И разве не она нарушила клятву самой себе, забрав у Холмса воспоминания?

У Достоевского был блестящий момент — когда герой, еще недавно скрывавшийся от полиции, начинает прилюдно каяться в надежде на то, что кто-то его услышит и дарует ему заслуженное наказание. Гермиона давно не перечитывала того романа и не могла вспомнить названия, кажется, совсем очевидного, но этот эпизод не раз приходил ей на ум во время двухмесячного ожидания.

Суд был долгожданным.

— Продолжается слушание по делу восемьсот сорок четыре «цэ». Гермиона Джейн Грейнджер, — произнес председатель, вырывая ее из собственных мыслей, — вам вменяется в вину сознательное нарушение Статута о Секретности на протяжении восьми лет. Что вы можете сказать в свою защиту?

Это была формулировка, которую в протокол допроса включила сама Гермиона еще лет десять назад. Тогда, молодая, полная энтузиазма и веры в свои силы изменить мир, она не могла подумать, что окажется той, кому этот вопрос задают. И уж тем более не могла подумать, что действительно ответит:

— Ничего.

— Ваши воспоминания были изучены, и было установлено, что на нарушение Статута о Секретности вас толкнул непосредственный начальник, бывший министр магии. Это правда?

Можно было сейчас кричать, что это Кингсли виноват. Но она никогда не любила перекладывать свою ответственность на других. Если бы рядом был Майкрофт Холмс, он сказал бы: «Глупо и нелогично», — и был бы прав. Мысль о Майкрофте оказалась неприятной — Гермиона была виновата перед ним. Если бы не она, он никогда не оказался бы втянут в проблемы магического мира.

— Есть ли те, кто желает свидетельствовать против Гермионы Джейн Грейнджер и за нее?

Конечно, были. В основном, свидетельствовали в ее пользу. Выступил Гарри, который добрых двадцать минут распинался о том, как несправедливо судить Гермиону за то, что она выполняла приказы своего начальника. Он приходил к ней несколько раз — безо всякого на то права, просто потому что он Гарри Поттер. Сообщил, что Шерлок выжил, выбрался из морга и скрылся где-то, а потом извинялся, хотя так и не сумел внятно объяснить, за что.

Выступила Джинни, но больше говорила о незаменимой помощи Аврорату в допросах особо сложных преступников. Выбрался из хогвартских теплиц Невилл, не имевший к делу никакого отношения, но пылавший праведным гневом. На какой-то миг Гермиона испугалась, когда вышел Тони Голдстейн. Она не боялась его обвинений, но в глубине души опасалась, что он сковырнул созданный ею блок, раскопал настоящие воспоминания. Но он только подтвердил, что она при нем стерла память магглу, который знал о магии слишком много.

Наконец, все, кто желал высказаться, сделали это, и председатель суда стукнул молоточком по деревянной доске.

— Волшебники и волшебницы Визенгамота, вина Гермионы Грейнджер не подлежит сомнению, — еще бы, она ведь призналась, — кто за то, чтобы определить для нее мерой наказания заключение в Азкабане на верхнем уровне сроком на год и на три года запретить занимать административные или преподавательские должности?

Вверх поднялось совсем немного рук, и Гермиона перехватила недовольный взгляд мужчины в мантии МКМ — видимо, он подозревал, что более жесткого наказания для нее никто не потребует.

— Кто за то, чтобы приговорить ее к двухгодичному домашнему аресту с запретом на занятие административной или преподавательской работой на тот же срок?

В этот раз голосовали многие — больше половины.

Снова ударил молоток — приговор был определен.

Гермиону проводили домой под стражей, авроры сняли ее чары полностью и наложили собственные, с дополнительным внутренним контуром, и настоятельно посоветовали не пытаться его взломать, чтобы не навредить себе. Гермиона и не собиралась. После суда на нее навалилась апатия. Хотелось спать, и она, только бросив несколько очищающих заклинаний, устраняя накопившуюся за два месяца пыль, повалилась на постель и заснула тяжелым, неприятным сном, полным смутных и нечитаемых видений.

Проснулась она рывком от ощущения чужого взгляда. В темной комнате кто-то был. Сжала рукоятку палочки, затаила дыхание. Она не была бойцом и не могла понять, где притаился враг, но чувствовала его. Нужно было включить свет, использовать «Люмос», но она не могла. Сердце сковал ужас. Она не ожидала нападения, никому уже не была нужна — но кто-то пробрался к ней в защищенный аврорами дом и стоял в комнате, дожидаясь ее пробуждения или готовясь нанести удар.

Свет вспыхнул сам, по глазам ударило, Гермиона вскрикнула и выпалила «Иммобилусом», но человек в углу мягко ушел от удара и быстро сказал:

— Успокойтесь!

Она выдохнула, приоткрыла слезящиеся глаза и увидела ночного гостя. Он был ей незнаком. В темной мантии, худощавый, высокий и с совершенно незапоминающимися чертами лица. Невыразимец.

— Что Отделу Тайн нужно у меня дома? — спросила Гермиона, садясь на кровати и набрасывая на голые колени край одеяла.