Сферы влияния

Уровни доступа. Глава восемнадцатая

Министр был мрачен, его кустистые густые брови сошлись к переносице, и между ними залегла глубокая складка, губы были сжаты плотнее, чем у статуй.

Гермиона испытывала волнение — но это была только минутная слабость, почти сразу же прошедшая. Она могла простить себе иррациональный страх перед Майкрофтом Холмсом и вполне обоснованный — перед Джеймсом Бруком. Кингсли она бояться не станет.

— Я думал, — проговорил он своим низким, тяжелым голосом, — что мы договорились о сотрудничестве, Гермиона. А сотрудничество предполагает доверие.

Захотелось малодушно отвести глаза, увлеченно начать рассматривать ковер или бумаги на столе — однако Гермиона не позволила себе этого. Она понимала, что рано или поздно Кингсли узнает о произошедшем — и была готова к этому. Удар был ожидаем.

— Я не доверяю тебе и Министерству, — отрезала она. — И сохраняю за собой свободу действий и решений.

— Твоя свобода не должна, — он опустил ладонь на стол, — вредить Министерству. Ты играешь…

— Кингсли, — Гермиона опустилась на стул с высокой спинкой, — я уже давно не играю. Игры кончились. Все, что я хочу…

— Хочешь? — министр выдохнул. — Ты так и не повзрослела, Гермиона. Я позволил тебе влезть в это дело из уважения к тебе, надеялся, что… Как тебе вообще в голову пришло скрыть от меня поимку Брука?

Код.

Ответ был в коде. Кингсли нельзя было знать о нем — и он же был единственный причиной, которую Кингсли принял бы в качестве оправдания.

— Откуда ты узнал о Бруке? — спросила Гермиона вместо ответа.

— У меня есть связи в мире магглов. И это не ответ. Брук — это не только твоя проблема, и не тебе решать…

— Кингсли! — прервала его Гермиона. — Послушай.

Она всегда была плохой лгуньей, но должна была попытаться — если Кингсли прямым приказом запретит ей работать с сознанием Брука, ее место займет другой окклюмент. И рано или поздно он вытащит из безумной головы злого гения код, который может уничтожить мир.

— Брук что-то замышляет, у него есть доступ к волшебному сообществу — я предполагаю, что он вышел на кого-то из потерянных детей восемьдесят девятого года рождения, но это не точно. Если он связан с кем-то большим, с кем-то, кто имеет вес — он может создать нам множество проблем, даже сидя за решеткой. Он совершенно безумен, с его сознанием почти невозможно работать, но я пытаюсь. Я не сказала тебе о его поимке… — вдох-выдох, глаза опускать нельзя, но и ловить прямой взгляд тоже не стоит, — потому что его сообщник может быть в Министерстве.

— Сообщник? — прорычал Кингсли. — Ты бредишь Бруком. Он спятивший маньяк, а ты хочешь меня убедить, что…

— Его человек совершенно без памяти прошел в Министерство. И принес книгу.

Кингсли чуть наклонил голову, сложно было сказать, какие мысли бродили в его голове, но широкий лоб оставался нахмуренным.

— Я запретил бы тебе приближаться к Бруку, — сказал он наконец, — но не буду этого делать. По двум причинам — и усвой их как следует. Первая — это то, что ты остаешься членом Ордена Феникса, и эту связь между нами всеми не порвать никаким разногласиям. Вторая — ты очень хороший менталист и можешь расковырять содержимое черепушки Брука быстрее, чем кто-либо другой.

Гермиона медленно кивнула. Кингсли мог бы и не договаривать — его мысль она уловила полностью, но он все-таки сказал:

— Однако если будет еще хоть что-то, хотя бы одно движение за моей спиной, я как старший товарищ по Ордену, беспокоясь о твоем благополучии, удалю тебя от Брука как можно дальше. И как Министр магии, вышвырну вон из страны, если ты начнешь представлять угрозу ее интересам.

Это было грубо.

Гермиона невольно подумала, что Майкрофт Холмс себе такого не позволил бы — эту мысль он выразил бы иначе. Но Кингсли оставался бывшим аврором, жестким и прямолинейным, дубиной британской власти.

— Я поняла, — произнесла Гермиона.

— Хорошо бы, — вместо прощания произнес министр.

А дальше начался ад.

День за днем, раз за разом Гермиона атаковала ум Джеймса Брука, но всякий раз терпела поражение. Она комбинировала разные зелья, воздействовала на его разум на разных уровнях, меняла триггеры — и все равно терялась в лабиринтах его воспаленного сознания.

Он жил среди разрушения — более того, он сам разрушал себя. Гермиона не знала, когда он начал это делать, но он своими руками вырастил лес самоубийц, он поливал его кошмарами и бредовыми фантазиями, удобрял деревья страхами, корежил их стволы болью, а потом имитировал лечение, создавая искусственное удовольствие, которое только усугубляло агонию.

Гермиона стала бояться этого леса. Ее стало трясти при одной мысли о Бруке. Ночами она просыпалась в ледяном поту, потому что даже совершенный окклюментный щит не сдерживал подступающих кошмаров.

Раз или два хотелось малодушно все бросить.

Еще трижды — сбежать в дом к Поттерам, устроиться на кухне у Джинни, прижать к себе брыкающегося Сириуса (она не могла бы сейчас даже в мыслях назвать старшего из детей Поттеров по первому имени), и просто разреветься.

Но она не чувствовала себя в праве взвалить этот ужас на плечи лучших друзей. И она не имела права все бросить. Поэтому она снова и снова приходила в здание на Уайт-холл, в комнату с белыми стенами, и погружалась в ад.

Пока самым перспективным триггером оказалось слово «магия». Гермиона не увидела ни одного воспоминания, связанного с волшебниками, зато были рукописи — множество исписанных от руки и набранных на компьютере страниц текста книги, которая должна была стать первым камнем того моста, который мечтал построить Кингсли между волшебниками и магглами.

Рукописи из воспоминаний был настоящими, живыми, почти не искаженными бредом — поэтому Гермиона возвращалась к ним, вдумывалась в них, надеясь найти подсказку.

Тщетно.

К концу второй недели Гермиона начала терять надежду, а вместе с тем подходило к концу и терпение Майкрофта.

До сих пор он предоставлял Гермионе право самой работать с Бруком так, как она сочтет нужным, не появляясь в камере — или же нанося арестованному визиты в том время, когда Гермиона отсутствовала.

Однако рано или поздно он должен был поинтересоваться, как идут успехи, и он это сделал. Просто появился в комнате, сделал двоим боевикам, которые всегда сопровождали Гермиону к Бруку, непонятный знак, повинуясь которому они быстро поставили напротив Брука раскладной стул, а потом исчезли за дверью.

— Продолжайте, — сообщил Майкрофт, располагаясь на стуле с явным намерением просидеть долго: откинулся на спинку, оперся на зонт, закинул ногу на ногу.

Гермиона почувствовала, что его внимательный взгляд жжет ей спину. Брук ухмыльнулся и подмигнул, сказав:

— А, дорогой мистер Холмс, решили присоединиться к вечеринке? — рассмеялся своим обычным, высоким смехом, так похожим на смех Волдеморта. — Вас тут и ждали.

— Легиллименс! — выдохнула Гермиона почти беззвучно, в который раз врываясь в ненавистное сознание.

Пейзаж уже не угнетал — просто утомлял. Говорят, человек привыкает ко всему. Как менталист, Гермиона могла добавить в этому комментарий о пластичности человеческой психики, способной подстроиться практически под любые обстоятельства. Деревья привычно потянули к ней голые колючие ветви, но она отмахнулась от них. За этот день она планировала использовать несколько сокровенных триггеров — «дом», «мама», «поцелуй». Но вместо этого произнесла: «Мистер Холмс», — словно повинуясь какому-то наитию.

Перед ней был Биг-Бен, склоненный в сторону, будто бы заваливающийся на здание Парламента, но весьма узнаваемый. Сам Джим — герой воспоминаний — любовно коснулся губами стеклянного экрана своего телефона и набрал сообщение из нескольких несвязных слов: «Джамбо Джет. Дорогой мистер Холмс, мой дорогой».

Воспоминание прервалось, но оно было настолько живым и неискаженным, что Гермиона не могла не уцепиться за него, и повторила: «Мистер Холмс». В этот раз ее втянуло в черный провал между корнями деревьев и выплюнуло в смутно-знакомой, но как будто видимой сквозь толстое стекло комнате. Груды бумажного мусора, грязные чашки на журнальном столике, череп на каминной полке, две несоразмерных кресла — Гермиона узнала это место. Гостиная Шерлока Холмса на Бейкер-стрит. Джим прошелся по комнате, погладил пальцем обивку черного кресла, приблизился к каминной полке, снял череп и вдруг поцеловал его в обнаженные костяные десны. Череп задрожал и рассыпался прахом, а сам Джим улыбнулся — и улыбался все шире, все отчетливее показывая зубы. Мгновение — и Гермиона поняла, что это не улыбка. Он сам обращался в череп, словно кислота съедала его лицо, открывая белоснежные ровные кости. Нужно было вырваться назад — но воспоминание было слишком сильным, слишком болезненным и цепким. Оно держало Гермиону щупальцами чужой воли, и она билась в них, силясь освободиться. От губ и подбородка уже ничего не осталось, на очереди были щеки — они кипели, плавились и стекали, и уже можно было видеть, как бьется в смертельной агонии подвижный по-змеиному язык.

«Очистить сознание», — повторяла себе Гермиона, но не могла отгородиться от жуткого видения. Собственный щит плавал и шатался, грозя разлететься на куски. А превращение все длилось, и щек уже не было, и уже нижние веки становились мягче, как свечной воск от пламени. Гермиона хотела закрыть глаза, но не могла этого сделать — и все продолжала смотреть в лицо Джима, ловить его безумный, счастливый взгляд.

— Гермиона! — позвали ее сзади.

Джим щелкнул зубами, намереваясь что-то сказать.

— Гермиона! — раздалось настойчивее.

Веки потекли, новые капли расплавленной кожи потекли на некогда безупречный синий пиджак. И вдруг запястье обожгло холодом, таким реальным, что Джим из воспоминаний показался только бредом. Гермиона дернулась и вырвалась из его сознания — но только для того, чтобы, пошатнувшись, рухнуть на пол и отключиться. Боли от падения она уже не почувствовала.

Пришла в себя она в тепле. Голова болела, как и всегда после перенапряжения в работе с чужим сознанием, но зубы не выбивали дрожь, перед глазами не мелькали кошмарные образы. Все прошло.

Она сглотнула густую вязкую слюну и открыла глаза, пытаясь понять, где находится.

Кабинет Майкрофта нельзя было не узнать. Камин жарко полыхал, на столике перед ним стоял чайник, а возле него — одна чашка, сахарница и вазочка с печеньем. Гермиона пошевельнулась — и поняла, что сидит в кресле и укрыта пледом. Оранжевым, почти как у скорой помощи.

Она была по-прежнему в своем маггловском костюме, но босиком — туфли обнаружились на полу, чуть в стороне от столика, кто-то поставил их идеально ровно, как на прилавке в магазине, и параллельно камину.

Она снова сглотнула — было немыслимым даже подумать о том, что Майкрофт Холмс собственноручно разувал ее. Конечно, это сделали его люди — те же, кто принес чай и плед. Однако не приходилось сомневаться в том, что из разума Брука ее вытащил именно Майкрофт. Он догадался как-то, что ей нужна помощь, и своим ледяным прикосновением и окриками помог ей вернуться в реальность.