Сферы влияния

Уровни доступа. Глава седьмая

Сидеть сложа руки было не в правилах Гермионы. Она могла долго собираться с мыслями, долго искать в себе силы и мужество, но решив что-то сделать, бросалась вперед с истинно гриффиндорским бесстрашием. К сожалению, в поисках Брука она не могла помочь ровным счетом ничем — он уже однажды доказал, что умеет отлично прятаться, так что оставалось надеяться, что люди Майкрофта будут успешнее Аврората, или же что Брук сам решит прийти и поиграть.

Однако заняться чем-то было необходимо — поэтому Гермиона сосредоточила свое внимание на парне со стертой памятью, которого пока обозвали Джоном Смитом (шутка Джинни про то, что его не назвали Джоном Доу*, но побоялись спутать с недавно доставленным трупом, Гермионе показалась кошмарной).

Смит не помнил о себе ничего, а подробный анализ рефлексов показал, что память ему стирали очень грубо и топорно, делал это не специалист. Гермиона провела с ним больше восьми часов, пытаясь заклинаниями и даже психотропными зельями найти хотя бы какие-то лакуны в сознании, но добилась только того, что ее собственная голова разболелась нещадно.

Хотелось опустить руки и все бросить — но это было не в ее правилах, поэтому, выспавшись после слишком долгого и непрерывного сеанса легиллименции, она села сочинять письмо одному из своих наставников в Академии — и всего спустя сутки после того, как сова улетела с конвертом, принимала у себя сухонького, невысокого и очень живого профессора Вагнера, который, представляясь коллегам или студентам, всегда добавлял: «Не тот самый». Собственно, студенты его так и звали: «Нетотсамый», — но не зло, а скорее любя.

Он вылез из камина, смешно встряхнулся целиком, от макушки до длинных фалд старомодного сюртука, который он носил вне Академии, и тут же энергично затряс Гермионе руку.

— Моя дорогая, как рад, как рад! — пробормотал он на беглом, но очень грубом французском, который, впрочем, все его студенты давно приучились понимать без труда. — Вы не представляете, как кстати! Не будь я материалистом, усмотрел бы в этом божественное провидение! — он рассмеялся, дернув узкой опрятной бородкой, и Гермиона наконец-то смогла вставить слово и сказать:

— Спасибо, что откликнулись на мою просьбу, профессор Вагнер!

— Пустяки, пустяки! — он отпустил ее руку, цепким взглядом обежал корешки книг, удовлетворительно крякнул и спросил: — Когда можно будет его осмотреть?

— В любую минуту, профессор, у меня к нему постоянный допуск, — ответила Гермиона, — но, может, сначала выпьете чаю? Все-таки перемещение…

— Глупости! Все потом — я, моя дорогая, как раз пишу статью по необратимым насильственным изменениям психики. Мой коллега, целитель Ойстерман, уверяет, что существуют пределы, после которых восстановить порванные нейронный связи невозможно, видите ли, — Вагнер снова дернул бородкой, но в этот раз возмущенной, — я же убежден, решительно убежден, что относительную дееспособность можно восстановить даже после выжигания воспоминаний, не то что от банального «Обливиэйта». Какой адрес? — он профессиональным жестом извлек из кармана пакетик с собственным порохом и произнес: — Атриум Министерства магии, — и исчез в зеленом пламени.

Гермиона последовала за ним. За минуту, которая потребовалась ей на перемещение, профессор успешно трансфигурировал сюртук в темно-фиолетовую мантию в пол, обзавелся высокой остроконечной шляпой без тульи.

— Полнейшая безвкусица, — сообщил он. — Я и забыл, что он здесь все еще стоит, — и указал узловатым пальцем на фонтан дружбы народов, восстановленный после войны в неизменном виде. Гермиона вспомнила стоявший на его месте монумент «Магия — сила», и с чувством возразила:

— Он очень концептуален.

Слово «концептуален» относилось к нелюбимым словам профессора Вагнера, поэтому он тут же выбросил из головы фонтан и заговорил о сущности понятия «концепт» и его неверной трактовке современными учеными и, пуще того, неучеными — о чем и продолжал говорить по дороге до места содержания Джона Смита.

Гермиона слушала с интересом, хотя психология и лингвистика, к области которых относились рассуждения профессора, никогда не были ее профильными предметами — говорить Вагнер не только любил, но и умел.

Впрочем, едва Гермиона сняла последний слой защитных чар и отворила двери камеры, профессор споткнулся на Абеляре и его универсалиях** и умолк. Выхватил волшебную палочку, сделал сложный росчерк — быстро считал основные биологические показатели. Потом в два широких шага приблизился к лежащему на кровати и никого не замечающему Смиту, наклонился над ним, коснулся век, нажал на виски и, наконец, приставил к его лбу палочку и замер.

Гермиона даже не дышала — боялась сбить концентрацию и искренне жалела, что не может следить за тем, как профессор работает с сознанием: случай был отнюдь не учебный и слишком сложный.

Вагнер стоял неподвижно почти час, наконец, отошел в сторону, убрал палочку и дернул себя за кончик бороды. Потом еще раз. Достал палочку. Убрал. Вытащил платок, промокнул блестящий от пота лоб, очистил платок беспалочковым заклинанием…

— Профессор? — рискнула позвать Гермиона.

— А? — переспросил Вагнер. — Да, вы, кажется, говорили о чае, моя дорогая? Кажется, самое время.

Гермионе крайне не понравилось, как это прозвучало.

Они расположились в небольшом кафе недалеко от Вестминстера, на Эбби-Орчад-стрит* * *

, где помимо основного зала с длинной, заваленной свежей выпечкой витриной и узким проходом, где всегда не хватало места, чтобы развернуться, был еще один крошечный зальчик на восемь столов — тихий и почти пустой. Туда не долетало частое: «Кофе с собой», — не доносилось стука двери, а единственная официантка подошла только однажды — принести заказанный чай.

Вагнер, уже сменивший мантию на старомодный маггловский костюм, неодобрительно покосился на молодого человека с ноутбуком, пристроившегося в самом углу, у розетки, незаметно махнул палочкой, создавая полог тишины, и быстро пробарабанил пальцами по столу какой-то сложный ритм. В студенческие годы Гермиона вместе с однокурсниками верила, что барабанит он обычно «того самого» Вагнера. В хорошем настроении — из «Зигфрида», в плохом — из «Парсифаля». Но сейчас вдруг поняла, что больше всего ритм напоминает одну из первых песен «Ведуний».

— Ну и задачка у вас, моя дорогая, — произнес, наконец, Вагнер. — Ну и задачка, — отхлебнул чая, откусил кусочек от миндального слоеного пирожного. — Конечно, вы и сами поняли, что ваш пациент — маггл.

— Конечно, профессор, — кивнула Гермиона. Вагнер прищурился и велел:

— Ну-ка, расскажите сначала, что вы нашли у него в сознании.

Гермиона почувствовала себя студенткой, сдающей экзамен, вспотели ладони, по телу пробежала дрожь — но она взяла себя в руки. В конце концов, она уже далеко не студентка.

— Я считаю, что он попал под воздействие очень мощного, но непрофессионально наложенного «Обливиэйта». Полностью стерты воспоминания — даже детские, даже пренатальные* * *

. При этом практически не повреждены остальные зоны.

— А угнетение рефлексов? — Вагнер свел к переносице кустистые брови.

— Стресс и последствия грубого вмешательства в память. Это не зелье — совершенно не повреждено белое вещество. Зелье в первую очередь оставило бы отпечаток на нем. Все повреждения, если смотреть на физическую сторону, касаются височных долей. А если на ментальную — то долговременной памяти. Кроме того, мы можем исключить физическое воздействие и травмы — вмешательство очевидно, в сознании пациента записана установка, у него есть якорная мысль.

— «Империус»? — с явной насмешкой предположил профессор.

— Невозможно, — вздохнула Гермиона, — согласно последним исследованиям, применение заклинания «Империус» и ему подобных неизменно оставляет след в лобных долях, на физическом уровне — это скопление белкового вещества с магической составляющей, на выведение которых требуется больше полугода.

— Хорошо, что вы продолжили читать научную литературу, — кивнул Вагнер. — Вы правы, моя дорогая, но дело вовсе не в этом. Да, — протянул он, — не в этом.

От экзаменационного волнения не осталось и следа — но Гермиону охватило другое, рабочее. Вагнер увидел что-то, чего не увидела она, и ему это так не понравилось, что он пьет уже вторую кружку горького чая без молока и сахара, лишь бы потянуть время.

— Профессор, — сказала она, — что именно вы нашли?

Чашка стукнула о блюде. Профессор поддернул чуть длинноватые рукава пиджака и выставил перед носом Гермионы пятерню. Схватил себя за мизинец, загнул и сообщил:

— Раз. Ему стерли память не просто мощным, а невероятно мощным заклинанием. Не-ве-ро-ят-но, — подчеркнул он. — Два. Это сделал человек без малейших знаний о технике наложения ментальных чар, однако весьма успешно. Три. Вы верно заметили, что рефлексы повреждены в результате стресса. А причина стресса в том, что команду в сознание ему вложили совершенно варварским способом, без капли волшебства. Четыре. Команда сработала, значит, была отдана достаточно близко от вашего Министерства. И пять, — большой палец тоже был загнут к остальным, — перед наложением «Обливиэйта» этого человека сильно напугали.

— То есть вы хотите сказать, профессор, — задумчиво произнесла Гермиона, — что он увидел что-то, что его испугало, потом ему стерли память, а потом, чтобы… — она прикусила губу, — чтобы не тратить появившийся ресурс впустую, его отправили к нам?

— В точку, моя дорогая, в точку.

Гермиона вздохнула и сжала ручку чашки. В том, что Джим мог напугать любого, она мало сомневалась. Но где он нашел мага, да еще и невероятно сильного?

— Как вы считаете, есть ли возможность вернуть ему память?

Вагнер пожевал сухими губами, задумчиво причмокнул:

— Учитывая тематику моей статьи — безусловно. Но мне понадобится время для расчетов. Оставьте мне открытым камин, чтобы я мог с вами сразу связаться, — он порывисто поднялся с места.

Гермиона тоже встала, профессор тряхнул ее руку на прощанье.

— Спасибо, что согласились помочь, — сказала она.

— Пустяки, пустяки. — по своему обыкновению отозвался профессор, но его мысли уже были не здесь, а где-то дома, в таблицах и расчетах. Не допив чай, он исчез с тихим хлопком.

Гермиона развеяла заклинания тишины и незаметности и вышла на улицу. Ей нужно было немного прогуляться.

Великолепный Вестминстер поражал воображение всякий раз, когда она подходила к нему, особенно со стороны западных башен, неповторимо-узнаваемых и подавляюще-грациозных. Гермиона не гуляла по Лондону восемь лет и сейчас краем глаза отмечала небольшие, но все-таки ощутимые изменения, новые стеклянные фасады, новый асфальт на шоссе. Но Вестминстер не изменился ничуть — все также башни Рена* * *

увлекали за собой верх, в бездонное небо, а узкие витражные окна справа от центрального входа сияли таинственным светом.

Гермиона остановилась, оперлась на ограду, стараясь не мешать крутящимся вокруг туристам с фотокамерами, и вдохнула влажный воздух с чистого снега и горячего масла.