Маски Пиковой дамы

«Грозный ряд старух»

Теперь понятны та осторожность и почтительность, которые проявляли к княгине Наталье Петровне члены августейшего семейства. Она была для них главой одного из могущественных кланов. А с такими родами и Екатерина II старалась не связываться. Не вставать ни на чью сторону, не участвовать в трениях между фамильными объединениями знати.

В дневнике Николая Павловича, еще в бытность великим князем, отмечены поездки к княгине то на именины, то по торжественным дням. Например, «пешком, с женой, мартовская погода, потом вернулся, чтобы ехать… к Мусташини на праздник»[173]. Наталья Петровна сама то и дело появлялась при дворе, в покоях вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Нигде не выражено отношение к ней — царевич в тот период был человеком закрытым. Но само по себе упоминание ее имени 17 раз за три года свидетельствует о статусе княгини.

Чаще всего ее называли «Princesse Moustach» («Усатая княгиня») или «Fee Moustachine» («Усатая фея»). Опрокидывая эту характеристику, Германн срывается на графиню: «Старая ведьма!»

Именно в качестве главы клана Наталья Петровна «участвовала во всех суетностях большого света» — таково было ее положение, а не просто каприз не желавшей покидать сцену Старухи. Именно по этой причине к ней на поклон везли «всякую девицу, начавшую выезжать в свет, или молоденького офицера, только что надевшего эполеты».

«Она… таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы, — сказано о старой графине в „Пиковой даме“, — к ней с низким поклоном подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался». Зато самой Старухе было чем заняться. Старшее женское поколение дворянских семейств слаживало браки младшего, подбирало подходящие партии, и делалось это как раз во время балов, когда товар показывали лицом. За тем и везли к княгине Наталье Петровне на поклон каждую молодую девушку, начинавшую выезжать, затем и являлся «как по начальству» молодой гвардейский офицер. Среди ее обширного семейства мог сыскаться подходящий кандидат или кандидатка, если, конечно, соискатель сам был родовит и богат.

Пушкин лишь намекнул на эту матримониальную функцию старой графини, потому что ему лично такое поведение старух было очень неприятно. От диктата «тетушек» он сбежал с молодой женой из Москвы в Петербург. Но и здесь были свои карги-законодательницы.

Княгиня Наталья Петровна Голицына. Конец 1820-х — начало 1830-х гг.

Голицына не одобрила кроткой невестки Васильчиковой, но смирилась с ней. В отличие, например, от старухи Екатерины Романовны Дашковой, не принявшей жену сына — слишком неродовита, — до тех пор, пока тот не умер, оставив бедняжку без гроша. На этом фоне властная Наталья Петровна оказалась даже снисходительна — просто шпыняла супругу «Митеньки».

В «Пиковой даме» есть намек на матримониальные функции графини. Томский сообщил бабушке: «Как хороша была Елецкая!» Но услышал в ответ:

«— И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была ее бабушка, княгиня Дарья Петровна?..

<…> Мы вместе были пожалованы во фрейлины, и когда мы представлялись, то государыня…

И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот».

Елецкие в петербургской повести — столичные жители, Полина блистает на балах. Но если вспомнить неоконченный отрывок «Несмотря на великие преимущества…», то окажется, что фамилия «Рюриковой крови», но обедневшая. «Отцы и братья» княжон Елецких «ныне пашут сами и, встречаясь друг со другом на своих бороздах, отряхают сохи и говорят: „Бог помочь, князь Антип Кузьмич, а сколько твое княжое здоровье сегодня напахало?“»[174]. Значит, одна из веток знатных «хлебопашцев» все-таки поднялась, зацепилась вьюнком за подножие трона, дала поросль. Как такое могло случиться? Кто-то из сыновей попал солдатом в гвардию. «Славный 1762 год разлучил их» с родственниками, оставшимися внизу.

Или один из заговорщиков, какой-нибудь Пассек, взял за себя бедную, но родовитую девушку. Или выдал дочь за «князя Антипа Кузьмича», чтобы потомки обрели звучную фамилию. Все это оставалось за строкой, но было вполне понятно современникам.

Старая графиня хоть и не видит в Полине завидной красоты ее бабушки, но внутренне готова считать подходящей партией для внука. В конце повести Томский все-таки женится на княжне.

Наталья Петровна повелевала, «всеми признанная», семья и весь город «трепетал ее». Дядя поэта — Василий Львович — даже написал в 1819 году торжественные стихи к ее 78-летию. Высокомерная с равными, княгиня порой выказывала снисхождение тем, кто стоял ниже. Эта черта непонятна нашему современнику, а между тем она укладывалась в образ могущественного главы старинного рода — ведь «малые сии» просили о покровительстве, а оказывать покровительство было ее обязанностью.

Новое время несло новые представления. Например, «покровительство — позор». Такие люди, как Вигель — фактически приживалы, — тяготились великодушием знатных, видя в нем унижение. Ведь «ласка» связана с необходимостью терпеть капризы, эгоизм, не замечать, что к тебе относятся, как к любимой лошади или собаке. Таковы же и ощущения воспитанницы Лиза, о которой речь впереди.

Пушкин продолжал описание Старухи: «У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо». Эта картина очень похожа на описание графа Федора Матвеевича Толстого: «В Петербурге… в Малой Морской, к ней ездил на поклонение в известные дни весь город, в день именин ее удостаивала посещением вся царская фамилия; княгиня принимала всех, за исключением государя императора, сидя и не трогаясь с места. Возле ее кресел стоял кто-нибудь из близких родственников и называл гостей, так как в последнее время княгиня плохо видела. Смотря по чину и знатности гостя, княгиня или наклоняла только голову или произносила несколько менее или более приветливых слов».

Странно, что подобные почести воспринимаются как личное чудачество богатой старухи-оригиналки. Что могло заставить августейшую семью являться к ней на поклон? Личное уважение? «Но всему же есть граница!» Перед нами очень могущественная дама. А не просто руина былого царствования. И Пушкин показал это, превратив старуху-графиню, не имевшую «злой души», в инфернальное существо, способное погубить Германна.

Племянник Пушкина Лев Николаевич Павлищев описал разговор, состоявшийся между его матерью Ольгой Сергеевной и поэтом в 1832 году, незадолго до отъезда семьи в Варшаву:

«Ограничиваясь тесным кружком знакомых, моя мать не находила никакого удовольствия посещать большой свет, до которого был, если так можно выразиться, падок брат ее Александр Сергеевич. Она как бы предчувствовала, что он сделается жертвой интриг и злословия этого света». Однажды накануне очередного бала она сказала ему: «Охота тебе, Саша, смотреть на бездушных пустомелей да переливать из пустого в порожнее?» Ведь участвуя в светских разговорах, Пушкин и сам злословил. «Охота принуждать к этому Наташу? Чего не видали? Вспомяни мое слово: к добру не поведет. Не по твоему карману, не по твоему уму. Враги там у тебя кругом да около. Рано или поздно тебе напакостят»[175].

Поэт принял эти слова в штыки, твердо уверенный не только в родовом праве занимать высокое место: «И я и моя жена знамениты, я — моим талантом, жена — красотою… хочу, чтобы все ценили нас по достоинству». Но и талант, и красота вызывают зависть. В данном случае жгучую, граничащую с желанием погубить.

Побывав на балу, Ольга Сергеевна написала длинную эпиграмму на всех присутствовавших. Что перекликалось со знаменитой пушкинской эпиграммой на гостей в Одессе 1824 года. По созвучию стихи Павлищевой близки к агитационной песне Бестужева («Петербургскую смесь / Собирают здесь…» — «Первый нож — / На бояр, на вельмож»), что говорит о знакомстве сестры поэта с этим источником.

Любопытно окончание эпиграммы, прямо отсылающее к «Пиковой даме»:

По стенам вокруг
Грозный ряд старух
Сидит жабами.

«Грозный ряд старух» всегда занят пересудами и выносит немилосердные вердикты, не заботясь о том, что толки могут кончиться и дуэлью, и гибелью. Пиковая дама — Старая ведьма — равносильна у Пушкина Смерти. Возможно, таковой силой он наделил «общее мнение».