Маски Пиковой дамы

«Чертова бабушка»

Еще один странный поворот нашего сюжета связан с именем неаполитанской королевы Марии Каролины, которая в сентябре 1813 года побывала в Одессе. Когда Пушкин жил в Южной Пальмире, об этом ярком событии городской жизни во всю судачили. Слышал поэт о нем и позднее, от своей подруги Александры Осиповны Смирновой-Россет, которая в детстве стала свидетельницей необычного визита.

Мария Каролина происходила из дома австрийских Габсбургов, была дочерью знаменитой императрицы Марии Терезии и сестрой Марии Антуанетты. Марию Каролину выдали замуж за монарха Неаполя Фердинанда I (впоследствии Фердинанда IV) по прозвищу «Носач» или «Король-лаццароне» — личность бесцветную и полностью подпавшую под ее влияние. «Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкина дворецкого. Он ее боялся, как огня», — в который раз это описание из «Пиковой дамы» подходит. Мария Терезия воспитывала дочь в строгих католических традициях, ни слова не говоря об особенностях семейной жизни. Поэтому первая брачная ночь оказалась для Марии Каролины полной неожиданностью. «Я предпочла бы лучше умереть, чем пережить такое еще раз, — писала она. — Теперь я знаю, что такое брак, и от души жалею Марию Антонию, которой брак еще только предстоит»[179]. Тем не менее она родила мужу 17 детей, из которых только четверо пережили мать.

Волевая, привыкшая командовать, «с огненным темпераментом, разожженным климатом Италии»[180], как сказал о ней друг императора Александра I Адам Ежи Чарторыйский, Мария Каролина не отказывала себе в приключениях. Вновь, как молодая графиня в «Пиковой даме». Она избирала в качестве любовника то русского посла Андрея Кирилловича Разумовского, которого очень просила в письмах Екатерине II не переводить в Вену; то в качестве интимной подруги леди Эмму Гамильтон. В результате сначала русский, а затем британский флоты надолго получали прописку в неаполитанских портах[181].

Мария Каролина Габсбургско-Лотарингская, королева Неаполя. А. Р. Менгс. Около 1768 г.

Королева дважды теряла престол: в 1798 году монархию свергли революционеры, а в 1806 году Неаполь был завоеван Наполеоном, который посадил на трон своего зятя маршала Иоахима Мюрата, женатого на сестре Бонапарта, тоже Каролине. Теперь новая королева устраивала балы во дворцах «обеих Сицилий», а свергнутая чета монархов жила в нищете в городке Палермо. Брак французского императора с австрийской принцессой Марией Луизой, внучкой Марии Каролины, возмутил королеву до глубины души. «Теперь я еще и бабушка черта!»[182] — воскликнула она. В русской переводе «чертова бабушка» — звучит забавно и вызывает инфернальные ассоциации.

Из Палермо Марии Каролине удалось бежать только в конце войны, когда армии «корсиканского чудовища» теснили по всей Европе. Вместе с сыном Леопольдом она на английском купеческом корабле отправилась сначала в Константинополь, а уже оттуда в Одессу. Поскольку все представители семьи де Рибас оставались еще и на неаполитанской службе, то в основанном ими городе королева рассчитывала, по крайней мере, на убежище по дороге в Вену, к старой семье. Она не ошиблась: генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии герцог Эммануил Осипович де Ришельё с ведома императора Александра I пригласил изгнанницу.

В 1813-м Марии Каролине шел шестьдесят первый год. Смирнова-Россет вспоминала: «Она была очень стара и страшна, нарумяненная сидела в кресле в бархатном темно-зеленом платье и вся покрыта бриллиантами. При ней были две старые дамы, тоже очень нарядные. Она посадила нас на колени и говорила гоп-ца-ца»[183].

Эти строки находят параллель в «Пиковой даме»: «Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости… и одевалась так же долго и так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад… Она… таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы».

Смерть, постигшая Марию Каролину в замке Хетцендорф под Веной накануне конгресса победителей 1815 года, была весьма загадочной. «Ее нашли лежащей мертвой на полу. По судорожно сжатым кулакам и другим признакам врачи констатировали, что она умерла в ужасных страданиях. Королева скончалась без помощи, без утешения. Ни одна слезинка не сопровождала ее до могилы»[184]. «Без утешения», то есть без исповеди и последнего причастия, как старая графиня. Был ли убийца? Напугал ли Марию Каролину кто-то до смерти? Даже похороны в «Пиковой даме» имеют нечто общее с отпеванием неаполитанской королевы. «Никто не плакал. Слезы были бы — une affectation. Графиня была так стара, что смерть ее никого не могла поразить и что ее родственники давно смотрели на нее, как на отжившую».

Траур по Марии Каролине оказался скомканным из-за приближения Венского конгресса — события, которое действительно должно было изменить мир. С Марией Каролиной уходила в прошлое целая эпоха — старый порядок, — которым больше никто не интересовался.

О Марии Каролине Пушкин слышал не только от «Россети черноокой», но и от австрийской «посланницы» Долли Фикельмон, проведшей несколько лет с мужем в Неаполе[185], еще полном пересудов о несчастной королеве[186].

Обе отсылки — и к Марии Антуанетте, и к Марии Каролине — позволяют увидеть в графине из «Пиковой дамы» воплощение старого порядка, сметенного революционной бурей. Этот же порядок персонифицировала в себе и Голицына, которая, по словам Вигеля, «схватила священный огонь, угасающий во Франции, и возжгла его у нас на севере». Фиксируя ее как один из прототипов Старухи, Пушкин адресовал читателя не просто к прошлому — временам бабушек и дедушек — а к тому прошлому, которое было выкорчевано и окровавлено «при громах новой славы». К дореволюционному режиму как таковому.