Изображая женственность. Женщина как артистка в раннем русском кино

Связь между Лидией и цыганкой наконец раскрывается, когда она исполняет импровизированный танцевальный номер для своих друзей во время загородного пикника. Важно, что именно в этот раз Лебедев, доведенный до отчаяния очередным отказом Марии, теряет терпение и насилует ее. Лидия не скрывает своей удовлетворенности таким развитием событий и довольно смеется, когда понимает, при виде брошенных на траве шляпы и шали Марии и явно слыша возню в кустах, что Лебедев наконец получил желаемое. Это напоминает зрителю стихотворение Блока «В ресторане» (19 апреля, 1910), которое завершается образом танцующей цыганки: она — насмешливый приговор лирическому герою и его тщетным надеждам на искреннюю любовь между ним и прекрасной женщиной, скорее всего проституткой, которой он любуется с другого конца комнаты:

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала

И, бросая, кричала: «Лови!..»

А монисто бренчало, цыганка плясала

И визжала заре о любви.

Вот и Марии не найти искренней любви в циничной компании Лидии и Лебедева, что очевидно в следующей сцене: в отличие от первого изнасилования, не показанного на экране, второе нападение Лебедева на Марию в его машине камерой запечатлено. Бауэр распространяет вину за изнасилование Марии на все мужское общество в целом, делая тем самым эту жестокую сцену еще более тревожной. Сумев вырваться из грубых объятий Лебедева, Мария выпрыгивает из машины и подбегает к ближайшей компании прохожих. Все они оказываются мужчинами и, невзирая на явно тяжелое положение девушки и ее страх, принимают мизогинные объяснения Лебедева об истеричности Марии и позволяют ему силой вернуть Марию в машину. Сломленная и травмированная, Мария больше не может сопротивляться.

Разумеется, вместе эти сцены подчеркивают, что сексуальная измена Марии не была добровольной. Она не уступила Лебедеву без боя и только к самому концу фильма, после многочисленных уговоров, после того как ее муж благодаря лебедевским трудам потерял свое место в банке, изведенная и дважды изнасилованная Лебедевым, — только тогда Мария, наконец, поддалась и ушла от мужа, чтобы жить с «любовником». Более того, в сцене, где Мария съезжается с Лебедевым, Бауэр подчеркивает бессилие девушки, ее уязвимость и отсутствие свободы. Когда Мария приезжает к Лебедеву домой, он с друзьями уже празднует. Гости Лебедева аплодируют, когда Мария входит в комнату. Девушка смущена и испытывает неловкость, но Лебедев полон радушия, он наливает Марии бокал шампанского и предлагает тост («За новое счастье Марии!»), после чего раздаются одобрительный шум, смех и новые аплодисменты. Мария при этом совсем не выглядит счастливой, и когда Лебедев пытается взять ее за руку, у него не выходит: она сжимает ладонь в кулак. К тому же она стоит в стороне, на самой кромке разбитной компании, и вместо того, чтобы присоединиться к весельчакам, поворачивается прямо к камере. Ее глаза полны отчаяния. Мария подавлена местом и занимающими его людьми. Рецензент в «Кино» в 1915‐м обратил внимание на то, как хорошо Холодная передала эти эмоции[282]. Таким образом, зритель остается с мыслью, что для Марии это далеко не хеппи-энд. И следующая сцена это действительно подтверждает, ибо напоминает зрителям, что в глазах Лебедева Мария не индивидуум, не личность, а всего-то ценная собственность, объект, которым он хочет обладать: мы видим, как он вызывает мужа Марии в свой офис и в присутствии адвоката предлагает тому значительную сумму денег при условии, что тот откажется от любых претензий на свою жену и ребенка.

Всем этим Бауэр показывает, что Мария не является воплощением роковой женственности, она — самая настоящая, пусть и не идеальная, женщина. Более того, она показана как жертва, и доступные ей «выбор» и «решения», которая она принимает в своей жизни, — вовсе не признаки ее свободы, но неизбежное следствие слабости и бессилия ее низкого социального статуса и пола. Покидая своего мужа ради Лебедева, она признается ему: «Это сильнее меня». И мы видим, таким образом, что Бауэр наделяет и фигуру цыганки новыми смыслами. Ведь цыганки, сыгравшие в этом фильме — профессиональные городские исполнительницы, а раз так, они вряд ли являются аутентичными, этническими цыганками. Так этот образ становится символом поддельного высшего общества, в котором царит Лидия. Она, как и русские артистки, примерявшие образ цыганки, — ненастоящая, фальшивая. И как это выражает в более общем смысле название фильма, таков и новый век, продуктом которого является Лидия.