Госсмех. Сталинизм и комическое

Именно категория «сущности» позволяет автору «Краткого курса» доступно объяснить читателям, чем отличается истинное знание от знания ложного в советском обществе: «Овладеть марксистско-ленинской теорией вовсе не значит — заучить все ее формулы и выводы и цепляться за каждую букву этих формул и выводов. Чтобы овладеть марксистско-ленинской теорией, нужно, прежде всего, научиться различать между ее буквой и сущностью». Получается, что «политические уроды» и «невежды» цепляются за букву учений классиков, игнорируя их дух. Как любое чрезмерно буквальное понимание слов и явлений, такой подход смешон, и наделенные чувством юмора сталинисты это знают. В общем контексте сталинской реальности наличие или отсутствие чувства юмора имело далеко идущие последствия: если правильное понимание основополагающих категорий может и должно базироваться не на четких определениях, а на некоей неуловимой способности понимать сущность явлений, то и законы должны применяться не буквально, а лишь в соответствии с их сущностью, которая открывается тем, кто обладает необходимым знанием — и чувством юмора. Как мы видели, генеральный прокурор владел им в полной мере.

В сталинском эпосе враги смешны не только потому, что лишены знания; смешными их делают обреченные на провал попытки имитировать обладание «правильным» знанием. Поэтому «меньшевистская „теория перманентной революции“ <…> лишь в насмешку над марксизмом могла быть названа марксистской теорией», практикуют ее «политические уроды», «белогвардейские козявки» и «ничтожные пигмеи, [которые], видимо, считали себя — для потехи — хозяевами страны…», а когда они «состряпали „теорию затухания классовой борьбы“», то теория эта не могла быть определена иначе как «смехотворная». Комичность положения этих людей усиливается еще и тем, что они имитируют не только тех, за кого стараются себя выдать, но и в самой своей суете они имитируют друг друга. Автор текста говорит о «подпевалах», «уродах типа …», «прямых капитулянтах вроде …», об «антипартийном блоке, являющемся подобием известного меньшевистского Августовского блока» [курсив мой. — Н. Дж.−С.]. Функция многочисленных «типа», «вроде» и «подобий» близка функции ироничных кавычек: поддельное, ошибочное смешно не только по сравнению с серьезным и настоящим, но и по отношению к самому себе и к другим проявлениям заблуждений и идеологически сомнительных убеждений.

Отсутствие понимания действительного положения вещей, отсутствие способности отличить настоящее от ложного приводит к тому, что любые действия врагов, включая самые будничные, оказываются шутовством — во всяком случае, в изложении автора «Краткого курса». Те, кто впоследствии будет разоблачен как враг народа, не занимают определенную должность, а «сидят» в некоей организации, подобно «троцкисту Пятакову»; они не подают политические заявления, а «высовываются» с ними; они «делают вылазки», «скатываются в антисоветское болото», наделывают «всяких пакостей», «стряпают… антиленинские платформы» — и все для того, чтобы, подобно злым скоморохам, «в „подходящий момент“ вылезть вновь на политическую сцену и усесться на шее у народа в качестве его „правителей“». Даже когда на первый взгляд кажется, что поведение этих людей ничем не отличается от обычного, например когда они выступают на партсобраниях со вполне понятными докладами, «партии» (и только ей — в образе ее лидеров и самого автора «Краткого курса») достаточно на них однажды взглянуть, чтобы увидеть, «что на деле эти господа перекликаются в своих фальшивых речах со своими сторонниками вне съезда, учат их двурушничеству и призывают их не складывать оружия».

При столь недостойных устремлениях в сочетании с гротескностью поведения не удивительно, что оппозиционеры постоянно «находились в состоянии разброда, и переживали колебания». На фоне жалко мечущихся врагов тем более выделяется четкость позиции партии, в действиях которой прослеживается железная логика, подтверждаемая объективными результатами. Мы узнаем, что в 1921 году

в результате чистки исключено было из партии до 170 тысяч человек, или около 25 процентов всего состава партии. Чистка значительно укрепила партию, улучшила ее социальный состав, усилила доверие масс к партии, повысила ее авторитет. Сплоченность и дисциплинированность партии возросли.

Естественно, результаты столь активных мер не замедлили проявиться:

В марте 1922 года собрался XI съезд партии. На съезде присутствовало 522 делегата с решающим голосом, представлявших 532 000 членов партии, то есть меньше, чем на предыдущем съезде. Делегатов с совещательным голосом было 165 человек. Уменьшение числа членов объясняется начавшейся чисткой рядов партии.

Тенденция продолжалась и в следующем году:

В апреле 1923 года состоялся XII съезд партии. […] На съезде присутствовало 408 делегатов с решающим голосом, представлявших 386 000 членов партии, то есть меньше, чем на предыдущем съезде партии. Здесь сказались результаты продолжавшейся чистки рядов партии, приведшей к исключению из партии значительного процента членов партии.

А вот как выглядел XIV съезд в 1925 году:

На съезде присутствовало 665 делегатов с решающим голосом и 641 с совещательным, представлявших 643 тысячи членов партии и 445 тысяч кандидатов, то есть несколько меньше, чем на предыдущем съезде. Здесь сказались результаты частичной чистки вузовских и учрежденских ячеек, оказавшихся засоренными антипартийными элементами.

И так далее, вплоть до развязки — показательных процессов. Мрачная симметрия наполнена, безусловно, черным юмором, который, впрочем, не должен восприниматься читателями «Краткого курса». В этом изложении роль врагов пародийна, причем понятие пародийности здесь следует понимать в его изначальном значении, как «пение рядом» или «пение наизнанку», обязательно сопутствующее пению вообще[299]. Пародия на единственно правильное понимание действительности необходима главному повествованию сталинизма для развития сюжета: на фоне гротескных действий врагов победное шествие нового образа жизни и идеалов социализма должно впечатлять читателя еще больше. А создатель и пародийных, и героических образов — один и тот же: безымянный, но всем известный всемогущий автор нового эпоса, обладающий и правом, и возможностью видеть и начало, и конец сюжета, равно как и роли всех задействованных в нем, и то, как живительная энергия буквально переходит от все больше и больше слабеющих, жалких врагов к уверенным в своей правоте сталинистам.

Простые же читатели «Краткого курса», не имеющие такого дара, понимают лишь постепенно: оказывается, враг был просто обречен на то, что его преступные замыслы будут раскрыты; выходит, проницательная партия всегда знала, кто есть кто, что и позволяло советскому лидеру шутить по поводу позиции политических противников и принимать единственно верные решения в критические моменты — например, когда многие партийцы были не уверены относительно того, какой «уклон» в партийной политике «хуже», «тов. Сталин отвечал: „Оба они хуже, и первый и второй уклон. И если разовьются эти уклоны, они способны разложить и загубить партию. К счастью, у нас в партии есть силы, которые могут отсечь и первый и второй уклон“». Не удивительно, что «партия действительно разгромила и отсекла и „левый“ и правый уклон». Но рядовым людям можно узнать об этом только из законченного рассказа, когда все уже позади. С точки зрения построения нарратива это вполне закономерный ход — в конце концов, если бы не было вначале тайного, становящегося явным по ходу развития событий, то не было бы и самого сюжета, и развязка не выполнила бы своей главной функции: не принесла бы требуемого чувства удовлетворения от справедливого возмездия, постигшего лицемерных злодеев. И автор «Краткого курса», всемогущий демиург, не мог бы создать — и рассказать — историю сотворения нового мира с позиции автора-творца, сопровождая ее насмешками, которые никогда не дадут забыть, на чьей стороне правда. И тогда не было бы ощущения победы, сопутствующего освобождению от смешного и движению к радостному, когда враги побеждены и приговоры суда поставили последнюю точку в этом захватывающем дух рассказе.

Именно это движение — стержень программного текста сталинизма. Анализируя пристрастие Сталина к повторениям риторических конструкций типа «вопрос — ответ», «событие — последствие», «поступок — результат», «проступок — наказание», Михаил Вайскопф справедливо указывает на семинаристское образование советского вождя[300]. Нам, однако, представляется, что, помимо привычки к определенному строю аргументации, немалую роль в стилистических предпочтениях диктатора сыграло его стремление к тотальному упорядочиванию всего происходящего. Все случайное (а значит, и смешное) должно было быть исключено из окружающей действительности, а подданные должны были знать, что любое действие, слово или мысль не только подконтрольны верховному властителю, но и являются частью общего сюжета, ведя рассказ к неизбежной, запланированной его создателем концовке. Как сказано в одном из классических текстов по теории сюжета,

любое построение сюжета предполагает и требует, чтобы конец придал всем предшествующим событиям <…> смысл. Иными словами, из интервала [между началом и концом] должна быть убрана простая хронология <…>, по-человечески неинтересная последовательность. Между началом и концом должна находиться значимая причина, kairos. <…> Внутри этой организации то, что казалось простой последовательностью, приобретает вес как прошлое и будущее: то, что было chronos [т. е. «„проходящее время“ или „время ожидания“»], становится kairos [т. е. «момент времени, наполненный значением по отношению к концу»][301].

Таковы правила жанра, таковы роли героев в сюжете, старательное исполнение которых необходимо, чтобы chronos обратился в kairos, чтобы произошла серия конфликтов и чтобы финал был убедительным. Насмешки, сарказм, издевательские прозвища в кавычках — все эти проявления своеобразного сталинского чувства юмора указывают именно на моменты kairos, подчеркивающие целостность сюжета и конечную цель. Они как бы выправляют течение повествования, напоминая читателям, какую роль выполняет в нем каждый из героев.

Роман Якобсон писал, что малые нарративные жанры отражают те же принципы, на которых основаны эпические тексты[302]. Анализ насмешек в «Кратком курсе» как нельзя лучше иллюстрирует это предположение. Сама структура текста во многом повторяет структуру концентрированных мини-нарративов, где события развиваются в четкой последовательности, а развязка не только неизбежна, но и приносит с собой абсолютное разрешение конфликта, ощущение восстановления находившейся под угрозой целостности мира. Таковы анекдоты в нерусском значении слова — эпизоды из жизни, лаконично пересказанные в назидание их не пережившим, где ключевые события акцентированы в соответствии с целями рассказчика, а взаимосвязь между причинами и следствиями, действиями и намерениями определена намеренно схематично; таковы все эпизоды в «Кратком курсе», описывающие столкновения «сил зла» с «силами добра». Схематичность эта гарантирована тем, что к моменту выхода «Краткого курса» почти все объекты авторского сарказма уже были мертвы, и возможность непредвиденных изменений в поведении героев исключена; их роль в истории была закреплена навсегда. Отрепетированные в устной речи на столкновениях с живыми жертвами, эти языковые приемы были зафиксированы на письме как необходимая составляющая и сюжета (деления на своих и чужих), и стилистики (вырабатывая четкие ассоциации с определенными именами и понятиями).