Госсмех. Сталинизм и комическое

«Время сливать»: Панталоне с партбилетом

Итак, жанр колхозной комедии имел две опоры — производственную (колхозная) и жанровую (комедия). Они встроены в водевильный сюжет, репертуар масок комедии дель арте и театральных амплуа. Решение производственной коллизии (то, что делало эту комедию «колхозной») почти целиком возлагалось на плечи председательской пары. Наравне с соревнующимися в любви и соцсоревновании парами влюбленных они выполняли основную функцию колхозной комедии — в легкой и доступной форме нормализировать колхозный строй.

То «содержание», от которого могло отвлечь излишнее «веселье», о чем предупреждал автора комедии «В степях Украины» Сталин, состояло из конфликта двух председателей. А сама эта пьеса не случайно была удостоена Сталинской премии первой степени. В ней была создана модель нового жанра, в центре которого стояли два старых друга и непримиримых соперника — председатели двух соседних колхозов «Смерть капитализму» Саливон Чеснок и «Тихая жизнь» Кондрат Галушка. Это был настоящий балаган, персонажи которого ругались, дрались и даже пытались убить друг друга на сцене. Все это происходило настолько понарошку, что, кажется, автор не столько списывал реплики из «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», сколько пародировал Гоголя:

Правда, обозвал я его спекулянтом, а он меня карьеристом. Тогда я пошел в наступление и назвал его кулаком. Он тоже пошел в наступление и назвал меня бандитом. Тогда у меня, как у военного человека, закипела кровь, и я с фланга заехал Галушке по уху… Он тогда на меня в атаку — схватил за горло и начал душить. Но тут в резерве был мой сын Грицько…

Критика утверждала, что Корнейчук сумел превратить комедию положений в комедию характеров. Однако его персонажи не характеры. Это говорящие балаганные куклы-маски. Такова пара председательских жен. Жена Чеснока Палашка («А чтоб твоему Галушке сто чертей в печенку, да таких мелких, как мак!..») и жена Галушки Параска («Если б я могла, я бы до неба изгородь выстроила и в глубину метров на двадцать, чтобы навеки отгородиться от Чеснока. Поверите, свет не видел такого вредного человека. Ой, господи, пошли ему сто болячек в печенку, в живот, ослепи его глаза, покарай нечестивого!»). Палашка и Параска — две сварливые бабы из украинского балагана начала XIX века — были карикатурой на карикатуру, каковой являлись их мужья-председатели.

Чеснок неслучайно назвал Галушку «кулаком». В разговоре с секретарем обкома (которого он принимает за шофера) Галушка демонстрирует все признаки «некоммунистического отношения к жизни»: эгоизм, узко понятые интересы своего хозяйства, «негосударственный подход». Чеснок, напротив, демонстрирует государственное (коммунистическое) отношение к ведению общественного хозяйства: «Ты что ж думаешь, долго государство за тебя будет машинами пахать, сеять, собирать? Землю за тобой навечно закрепили, чтобы вы только на своих дворах цветущую жизнь строили? Дудки!» Называя Галушку «кулаком», Чеснок ругается с ним как с настоящим «классовым врагом», который возрождает в селе мелкобуржуазную психологию:

Слушай ты, беспартейная Галушка! Ты можешь строить изгородь хоть до неба, но я от тебя не отстану, я до самого ЦК дойду, потому что ты мне руки связываешь… Ты ведешь свою линию и людей портишь. Они у тебя не вперед смотрят, а вниз, день и ночь, как кроты, на дворах роются, даже хаты не белят — все времени нет. Женщины торговками стали…

Ответ Галушки о том, что «каждый делает себе цветущую жизнь как хочет» и что его люди, так же как и колхозники Чеснока, «едят пампушки с салом», не удовлетворяет прежде всего партийное начальство. «Так вы за коммунизм, товарищ Чеснок?.. А вы, товарищ Галушка, выходит, против?» — спрашивает их секретарь обкома. Галушка, боровшийся вместе с Чесноком за советскую власть в армии Буденного, возмущен: «Как? Я против коммунизма?! Кто слыхал, что я против? Разве я не сознательный? Но пусть меня Чеснок не тянет к коммунизму, мне и в социализме хорошо, я только что в нем пристроился, и он мне еще не надоел». Но к концу пьесы Галушка понимает, что «под вывеской „Тихая жизнь“ уже не проживешь… Надо менять вывеску… Вывеску надо такую: „За полный коммунизм“».

Галушка демонстрирует здесь «левый загиб», тогда как Чеснок — «генеральную линию». Победа последней решается в пьесе тем же способом, что и споры двух старых буденновцев. Секретарь обкома объявляет победившей «Чесноковую линию»:

Галушка. А партейная же какая?

Степан. Вот такая.

Галушка. Выходит, Чесноковая?

Степан. Выходит, Чесноковая.

Галушка. Выходит, надо сдавать дела?

Степан. Выходит.

Галушка не просто «сдает дела», но заявляет членам правления, что новая линия, которую он только что отрицал, единственно верная:

Если против Чеснока выступит кто из правления, то и вовсе нас заклюют, и правильно сделают, потому Чеснок теперь не Чеснок — сосед мой, а партейная линия, а я за нее клинком дрался в гражданскую и против нее, что бы ни было, никогда не пойду! В курсе дела?

Такое безоговорочное принятие партийной линии и было единственно правильным.

Почти теми же словами через десять лет закончит свою карьеру председателя Галушка послевоенного образца — Романюк из «Калиновой рощи». Матрос Ветровой сформулирует смысл противостояния:

Романюк. А какой же, по-твоему, настоящий коммунист?

Ветровой (спокойно). Тот, кто навсегда в своей душе распрощался с мужиком.

Романюк. А чего мне с ним прощаться, что я — из графов?

«Мужик» для Ветрового — это кулак, куркуль. Именно такие черты проявляет думающий только о «личных усадьбах колхозников» Романюк. Мало не быть «из графов». Нужно проявить несвойственное мужику коммунистическое отношение к собственности. С другой стороны, «хозяйственность» председателя камуфлируется под заботу о колхозниках. Поэтому председатель-кулак — это одновременно и объект сатиры (как носитель частнособственнической психологии), и объект прославления (крепкий хозяйственник). Последнее стало выражением бессилия колхозного строя перед естественными экономическими законами (материальные стимулы, оплата по труду, хозрасчет и т. д.). Однако, идя на уступки естественным экономическим законам, нельзя было уступать в риторическом оформлении колхозной жизни.

Если мелкобуржуазность довоенного Галушки была потешно-буффонная, то послевоенная колхозная комедия рисовала колхозного председателя — мелкого буржуа все более серьезным препятствием к развитию «коммунистических начал жизни». Так, в зажимистом председателе Королеве из комедии «В Лебяжьем» уже отчетливо просматриваются ухватки не только «крепкого мужика», но — кулака. Ковалев руководит богатым колхозом с электростанцией, тогда как у его соседей нет даже молотилки. Соглашаясь им помочь, он думает, как настоящий капиталист, лишь о собственной выгоде: «Семь процентов от обмолота — в наш колхоз. Не задаром же!» При этом весь его азарт идет от тщеславия провинциального купца: «Я семнадцать лет председателем. Мой колхоз — жизнь и кровь моя. Гремел он по всей области и будет греметь!» «Греметь, греметь…» — иронически повторяет за ним молодая колхозница. Единственным стимулом к соревнованию, утверждает автор, является пустая амбиция и кичливость.

Молодой инженер Озеров предлагает план строительства плотины и второй электростанции: изменив направление движения воды, можно усилить напор, оросив земли. У бедного колхоза хорошие земли возле реки, но ему эти работы не под силу. Однако Королев не хочет слияния и укрупнения колхозов (политика, проводившаяся Сталиным после войны): «У меня хозяйство какое? А у них? Ни кола ни двора! Объединяться — с кем? Ты знаешь, сколько этот „Пахарь“ должен государству? Не подсчитывал? А я подсчитал!.. Отдайте мне приречные земли, только тогда будем там строить плотину», — заявляет он. На упреки парторга, что бедный колхоз «вперед тянуть надо», Королев отвечает, что там «мастера баклуши бить».

Чем дальше, тем больше Королев демонстрирует «старое отношение к жизни». В отличие от немощного Панталоне, он еще крепко стоит на ногах, но так же скуп и так же препятствует счастью молодых. Однако любовная коллизия решается через соцсоревнование. И здесь оказывается, что соревновательность молодежи держится совсем на иных основаниях. Молодым чужд узкий практицизм и эгоизм Королевых. Невеста отказывается уходить в колхоз жениха, заявляя: «Раз нашему колхозу трудно — я из него никуда не пойду. Технике малы прежние колхозы, которые врезались клиньями друг в друга. Надо распахивать межи».

Панталоне стар. Влюбленные молоды. Но их конфликт не поколенческий. На стороне молодежи — партия в лице парторга, объясняющего старику Прокопычу («в коммунизм идущий дед») правоту молодежи:

Надежда Васильевна. Вспомнила, вспомнила. (Находит книгу.) Вот тут красным отмечено. (С гордостью и радостью.) Слушай, Прокопыч. «До последнего времени внимание колхозных работников было сосредоточено на организации крупных колхозных единиц, на организации так называемых „гигантов“, причем „гиганты“ нередко вырождались в громоздкие бумажные комендатуры, лишенные хозяйственных корней в деревнях и селах… Теперь внимание работников должно быть заострено на организационно-хозяйственной работе колхозов в деревнях и селах. Когда эта работа покажет надлежащие успехи, „гиганты“ появятся сами собой».

Прокопыч. Сталин?

Надежда Васильевна. Сталин. Статья «Ответ товарищам колхозникам».

Прокопыч. Максим-то, выходит, у Сталина вычитал?.. Значит, Васильевна, время сливать?

Надежда Васильевна (поднимает книгу). Все ясно!

Парторг выступает здесь в роли медиума, который передает пророчество, исходящее от вождя, предвидевшего на двадцать лет вперед. Упрямому Королеву она заявляет: «Я колхозы создавала, в меня кулаки стреляли, помнишь? А укрупнение колхозов наших — это, пожалуй, продолжение коллективизации». Стоящего на пути к счастью молодых (именно в объединенном колхозе найдут они его, разрешив актуальную для них проблему того, кто в чьем колхозе должен жить) советского Панталоне сметают с пути не только дзанни (инженер, передовые колхозники, молодежь), но и партия.

Каков же статус советского Панталоне, мешавшего счастью всегда побеждающей молодой жизни? В комедии дель арте, где классовый характер сатиры, направленной против венецианского купца (Панталоне) или болонского юриста (Доктор), был очевиден, народная комедия утверждала победу демократических начал. Колхозная комедия, как кажется, делает то же самое:

Королев. И когда я колхозников «Красного пахаря» лодырями называл — не помню. И за это попало! Разве я не понимаю, что народ у нас везде одинаковый, что всё от руководителей зависит?

Надежда Васильевна. Верно, да не совсем. Руководители-то в нашей власти? В нашей! Стало быть, нельзя давать им зазнаваться, воображать из себя правителей. Это все от нас зависит!