Госсмех. Сталинизм и комическое

Но любовь не прошла. Павлина мечтает о «большой любви», на которую Казанец не способен. Его любовь питается ревностью, которую сама Павлина искусно в нем вызывает, страдая от нее, но и нуждаясь в ней: именно во время приступов ревности Казанец способен на выражение своего чувства, подтверждение которого ей постоянно требуется. Он то отказывается от объяснений с ней («Нет, нет и нет! Даже если будет в ногах валяться, за сапоги хватать — не отзовусь. Подумаешь, принцесса! У меня тоже своя гордая любовь!»), то, напротив, просит его простить. Софронов находил способ вплетать мелодраму, переходящую в истерику, в комедию. И эти перепады от «гордой любви» до самоунижения вызывают смех зала.

Если Павлина «крутит» с Чайкой, но любит Казанца, то Сахно, напротив, любит Чайку, но «крутит» с Казанцом. Эта типичная водевильная восьмерка построена на мелодраматизме в первой паре и фарсе во второй. Вот как обсуждается эта проблема между матерью и дочерью:

Сахно. Не хочу под мужиками ходить!

Дарья Архиповна. Тебе уж и равноправия мало?

Сахно. У них равноправие до загса.

Дарья Архиповна. Двух уже спровадила… Не сгодились?

Сахно. У меня культурные запросы выше!

Дарья Архиповна. Э-э… доченька… У нас все запросы одним кончаются.

Сахно. Не понимаете вы, мама, моих стремлениев.

Дарья Архиповна. Вижу я твои стремления — на постояльца облизываешься.

«Языкатость» Павлины, как и «боевитость» других колхозных амазонок, присутствовавших в каждой колхозной комедии, создавала иллюзию свободы. Двусмысленные шутки, просторечье, эмоциональность, раскованность имитировали мир, свободный от условностей, социальных ролей и политической корректности, где с одинаковой легкостью можно было дерзить и «миленку», и председателю колхоза. Между тем комедии Софронова утверждали законопослушание и патриархальную добропорядочность. Именно эту их сторону точно передавала пародия на «Стряпуху» Зиновия Паперного, юмористически представившего, как Софронов написал бы «Муху-цокотуху»: