Госсмех. Сталинизм и комическое

Если обычно под ротозейством понимается что-то безалаберное, наивное, но никак не политически вменяемое или уголовно-предумышленное, то теперь в этом феномене предлагается видеть нечто совсем иное:

Не может по-настоящему удовлетворить нашего зрителя тип ротозея в «Раках» С. Михалкова <…> Рисуя ротозея, писатель должен метить в ротозейство как серьезный порок, порождаемый политической незрелостью, притуплением бдительности, самодовольством, зазнайством, беспечностью, неспособностью различать врага и сорвать с него маску. Нарицательный тип ротозея должен охватывать и обличать самые опасные формы ротозейства, нередко маскирующегося показной бдительностью, хорошими словами и умеющего внушать к себе доверие. Сатирик обязан так бичевать и высмеивать ротозейство, чтобы настигнуть и ротозеев ловких и увертливых, претендующих на авторитет и ум[678].

Квалификации, которые даются здесь ротозею, противоречат самой сути явления: растяпа, человек, который «раззявил рот», не может маскироваться — он либо ротозей, либо увертливый шпион. Вспоминая призыв Маяковского, обращенный к сатирику, «крупных / выловить налимов — / кулаков / и бюрократов, / дураков / и подхалимов», Эльсберг требовал «смело вскрывать недостатки» и находить притаившихся «крупных налимов» — ротозеев, но «усиление сатирического обобщения» было заведомо невозможным на тех путях, которые он предлагал. Это «вскрытие» могло проходить только через анализ причин процветания Лопоуховых в системе сталинской номенклатуры, но не через превращение ротозея во вредителя.

Первое было невозможно. Поэтому, явно искажая перспективу, Эльсберг утверждал, что данные в пьесе Михалкова причины ротозейства Лопоухова «недостаточно глубоко вскрыты»:

Ротозейство этого последнего кажется лишь проявлением его личной глупости, которая не воспринимается как черта политического поведения. Именно поэтому сей персонаж «Раков» не возбуждает негодования и ненависти. B «Раках» не вскрыты общественные корни ротозейства. Сатирическая комедия подменяется здесь порою водевилем[679].

Но «политическая статья», под которую подводил персонажа Эльсберг, не столько «вскрывала общественные корни ротозейства», сколько скрывала их за заведомо неадекватными объяснениями. И чем более резкими кажутся эти объяснения (ротозей не просто недотепа и простак, но политически опасная фигура), тем дальше уводящими от социального анализа явления они оказываются.

Нельзя сказать, что трюк этот не был замечен в то время критикой.

В настоящее время развитие советской сатиры идет в театральных пьесах главным образом по линии разоблачения «руководящих лиц», — писал новомирский критик в последней книжке журнала за 1953 год. — Если судить по нашей драматургии, советские учреждения буквально кишат плохими руководителями. Драматурги же смелы до отчаянности и, мертвой хваткой вцепившись в руководство, изобличают, изобличают, не переставая, поднимаясь от председателей колхозов и директоров предприятий до секретарей обкомов и замминистров[680].

Эта схема в конце 1953 года казалась явно недостаточной. Дело в том, что

все авторы, словно сговорившись, относят причины [карьерного крушения и гибели своих героев. — Е. Д.] к явлениям внутреннего, психологического плана. Они объясняют печальную судьбу своих героев особенностями их индивидуальностей, темперамента и, наконец, биографии[681].

Считать эту сатиру смелой критик отказывался. И в самом деле,

сатирики, показавшиеся на первый взгляд столь отважными, отнюдь не являются таковыми, ибо, ограничиваясь попыткой изображения типов, они совершенно забывают о существовании таких немаловажных вещей, как типические обстоятельства, например отсутствие подлинной критики и самокритики в отдельных звеньях нашего государственного аппарата[682].

Последнее — прямое указание на номенклатурную систему — было немыслимо еще в начале 1953 года. Не удивительно, что новомирский критик пришел к ясному пониманию законов функционирования советской сатиры:

Очевидно, что причины «бураковщины» или «помпеевщины» коренятся в определенных объективных условиях. Но как раз этих объективных причин сатирики избегают касаться, и вместо критики недостатков нашей действительности все сводится к критике лишь отдельных плохих руководителей[683].

Ясно, однако, что авторы не «сговаривались» и что «сатира акварелью» — не столько их выбор, сколько предпосылка функционирования советской сатиры как таковой. Говоря этим языком, таковы типические обстоятельства, в которых она могла существовать.