Госсмех. Сталинизм и комическое

[Икрамов][283]: Теперь пятый довод: угроза. Голодовка — это, товарищи, настоящая вымогательская, мелкомародерская система. (Смех.) Посмотрите, я тут аналогию хочу привести: мусульмане правоверные уразу держат (свои посты) немножко более добросовестно, чем Бухарин, который тут голодовку объявил. (Смех.) По крайней мере, они от восхода до захода не кушают… (Смех), а он, наоборот, от захода до восхода не кушает. (Смех.)

Характерное для сталинизма конкретное понимание метафор проявляется и здесь: традиционные практики определения своего статуса перед законом теряют значимость, поскольку они проникнуты символизмом, не подходящим к нуждам нового времени. Веселые слуги режима празднуют отмену всех прежних условностей, включая основные метафоры и символы. Смех в таком случае — вполне предсказуемая реакция на принятые прежде метафоры и символику, теперь сведенные к своему буквальному значению, до предела конкретизированному дополнениями и повторениями с небольшими вариациями («голодовку начал с 12 часов… Ночью стал голодать… После ужина»; «от захода до восхода не кушает»). А раз время начала голодовки лишается своего символического значения, то и самоубийство как выражение протеста становится действием, вызывающим «общий смех», означающим попытку «умереть со звоном», и даже «не со звоном, а со скандалом», и «самоубийством в рассрочку».

Значение Пленума 1937 года — не только в том, что на нем трагически решилась судьба Бухарина и других большевиков «старой гвардии». На менее очевидном уровне это был один из самых значительных моментов в утверждении кафкианской сущности сталинского юридического дискурса. То, что воплощает экзистенциальный ужас для одного, воспринимается другими как шутка — причем справедливо, ведь любая шутка основана на смещении смысла. А поскольку сталинские практики артикуляции закона предполагали постоянное изменение смыслообразующих референтов, они имели практически безграничный смеховой потенциал. И основной стратегией смещения смысла здесь было повторение, снова и снова, пока значение понятий не превращалось в противоположное. Повторение вызывало смех; но и смех, если судить по приведенным выше ремаркам, вызывал желание повторять то, что в свою очередь вызывало смех, как подтверждение и закрепление «правильной» точки зрения. Это круговое, самодостаточное производство смысла было основой сталинского законодательства и приложения закона на практике.