Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

– Я знать не знаю, кто такой Ланселот, – ответила она, – я лишь хотела отомстить за убийство человека, которого любила сильнее всех на свете.

Окончательно воспрянув духом, Лионель поехал следом за второй девицей, а побежденному рыцарю по имени Окер[270] Кладбищенский велел сопровождать их. На краю просторной пустоши рос высокий дуб; девица остановила их и велела Лионелю забраться на верхние ветви. Он приподнялся в седле и залез на вершину дерева. И вот он заметил десяток воинов, вооруженных секирами и мечами, выходящих из подворья на цветущую зеленую лужайку. Среди них был Ланселот.

– Только не показывайтесь, – сказала девица, – дело идет о жизни вашего кузена. Вы увидели то, что пожелали; я сдержала свое слово; сдержите и вы свое, помиритесь с этим доблестным рыцарем.

Сойдя вниз, Лионель подал руку Океру и простился с ним. На ночлег он поехал в близлежащую обитель, а наутро после мессы девица проводила его в монастырь, где еще пребывали Галеот и мессир Ивейн.

Не спрашивайте, велика ли была радость обоих рыцарей, когда они узнали от Лионеля, что он видел Ланселота. Галеот еще не вполне оправился от ран, но не захотел оставаться там долее. Вместе с Лионелем они сели на коней в надежде вновь найти тот дуб и то место, где держали Лансело-та. Но все их поиски были тщетны. Изъездив округу вдоль и поперек, Галеот предпочел вернуться в Сорелуа. Он видел, что близится срок, предреченный ему мэтром Эли, и хотел подготовить себя к великому переходу. Мы вернемся к нему в последний раз после того, как поведаем вам, что стало с Ланселотом и с мессиром Гавейном.

К превеликой досаде Морганы, она не могла подвигнуть Ланселота на измену королеве. Она предлагала ему свободу при условии никогда не появляться при дворе короля; а Ланселот, предвидя, что не сможет выполнить такое обещание, предпочитал умереть в плену. Однажды она поднесла ему на ночь подогретое вино, сильно сдобренное травами, чьи испарения проникли ему в мозг. Когда он уснул, ему приснилась королева, возлежащая в богатом шатре посреди зеленого луга. Рядом с нею покоился молодой рыцарь. В порыве ярости, внушенной этим видением, он ринулся к своему мечу, чтобы пронзить им рыцаря. А королева ему сказала:

– Что вы делаете, Ланселот? Оставьте этого рыцаря, я его люблю; он принадлежит мне, а я ему. Не смейте никогда появляться там, где буду я, до того вы мне опротивели.

И такова была сила чар, что Ланселот, вставая, все еще будто бы видел шатер и ложе. Моргана позаботилась уложить у него под рукою меч, вынутый ею из ножен; так что он не усомнился в истинности того, что ему приснилось. Наутро она пришла чуть свет и сказала, взглянув на меч:

– Что такое, Ланселот! Вы, стало быть, задумали нарушить клятву и бежать отсюда?

– Нет. Но вы не раз предлагали мне два пути на выбор; я свой выбор сделал. Я не войду в дом короля в течение года; ни единого часа в день я не пробуду с рыцарем, дамой или девицей из его двора.

Прельщенная такими речами, Моргана приняла его клятву, велела принести ему одежды, доспехи и простилась с ним. Так он был отпущен из плена, где она держала его из ненависти к королеве Гвиневре[271].

Уже несколько дней он был на свободе, когда мессир Гавейн и мессир Ивейн покинули монастырь. Они выехали из леса на обширную луговину, и там их взорам предстал большой турнир. Пять сотен рыцарей соперничали в нем. Они подъехали поближе и заметили одного бойца, наводившего трепет на всех остальных. Двадцать раз подряд они видели, как он сминал самых рослых и сильных, а после отстранялся, наблюдая, что будут делать без него рыцари его стороны. Тогда другие вновь набирались духу и бросались в бой; но стоило появиться бравому рыцарю, как их охватывал ужас, и их соперники вновь брали верх.

Поглядев, как он вот так раз за разом уходит с поля боя и возвращается, мессир Гавейн подумал: «По правде говоря, доблесть этого рыцаря необыкновенна; ни у кого, кроме Ланселота, я не видывал такой повадки».

Тут к ним приблизился оруженосец.

– Сеньоры, – сказал он им, – почему бы и вам не преломить копья?

– Потому что мы полагали, что число участников оговорено.

– Нисколько, здесь может сразиться любой, кто пожелает; если ему что и грозит, так это потерять своего коня и свободу.

– Скажите, – вновь заговорил мессир Гавейн, – кто этот рыцарь, который бьется так лихо?

– Я его не знаю; вы видите только, что у него на шее черный щит.

Тогда оба кузена вошли на ристалище; они собрались поддержать сторону противников доблестного рыцаря, и им нашлось дела вдоволь. Но начиная с этого часа, они остались хозяевами поля, хотя, по всеобщему суждению, рыцарь с черным щитом заслуживал награды лучшего бойца. С досады или нет, видя, что победа ускользает от его сторонников, он удалился, не ожидая, пока его объявят победителем. Войдя в лес и полагая себя в уединении, он бросил щит на дорогу; но мессир Гавейн и мессир Ивейн не теряли его из виду; они ехали по его следам.

– Вот Бог истинный, – сказал мессир Гавейн, – это не кто иной, как Ланселот.

– И я так думаю, – ответил мессир Ивейн, – видите щит, брошенный им? Подберем его; негоже оставлять доспехи такого рыцаря первому встречному.

Они нагнали его на опушке леса, когда он уже снял шлем и привязал коня к дереву. Это был и вправду Ланселот. Сердце его стеснилось, в глазах стояли слезы. Оба королевича сошли с коней, кинулись к нему с распростертыми объятиями и расцеловали его тысячекратно.

– Милый, дорогой собрат, – сказал мессир Гавейн, – что с вами случилось? Поделитесь; не можем ли мы вас утешить?

– Друзья мои, скажите всем, кто не забыл меня, что телом я здоров, но сердце мое страждет всеми недугами, какие только может иметь сердце мужчины. Мне нельзя ни единого часа наслаждаться вашим обществом, не нарушив клятву, и нельзя появляться при дворе короля Артура. Так уйдите же или позвольте мне самому оставить вас.

– Если дело обстоит так, – ответил мессир Гавейн, – мы вас оставим; но объясните нам, по крайней мере, отчего вы так поспешно покинули турнир.

– Это я могу вам сказать. Видел я времена, когда ни одна битва, сколь бы велика она ни была, не выстояла бы против меня; но в этом жалком нынешнем турнире я не мог одолеть последних, кто явился; я чувствую, что утратил те достоинства, какие были мне присущи; доблесть моя как пришла, так и ушла. Она была заемной; я обязан ею чужим добродетелям: негоже гордиться взятым взаймы. Расскажите при дворе короля о том, что вы видели, но ничего более не спрашивайте; труды ваши будут напрасны.

Они препоручили его Богу, не сказав ему о посольстве девицы Морганы ко двору короля, дабы не умножать его горестей. Прибыв ко двору, они поведали о Ланселоте все, что видели сами и что он им передал. Все были опечалены, хотя их горе не шло ни в какое сравнение с горем королевы. «Должно быть, – думала она, – Ланселот узнал о том, что говорила при дворе от его имени та пришлая девица; оттого он, видно, и не хочет показаться передо мною».

А несчастный Ланселот, пробыв долгое время в сомнениях, что же ему делать, решил вернуться к Галеоту, единственному, кто мог знать причину его отчаяния и дать ему силы примириться с жизнью. Он верил, что отвержен королевой, как представилось ему во сне, насланном Морганой. Из всех его тревог эта была, без сомнения, самая щемящая. Он прибыл в Сорелуа в то время, когда Галеот еще разыскивал его в лесу, где держала его Моргана. Одолеваемый видениями, он чувствовал, что рассудок его покидает. Голова его помутилась, кровь лилась из него ручьями. Наконец, придя в исступление, он оставил свое окровавленное ложе и ринулся в окно, унося с собою меч.

В буйстве своем он кидался на деревья, вырывая их с корнем, на камни, потрясая и отрывая их от скал. Люди видели, как он плачет, обнимает детей, тихо говорит им о Боге, о том, чему они должны учиться и что делать. Ярость его обращалась лишь на вещи неодушевленные, а когда случалось проходить мимо даме или девице, он кланялся, приветствовал их и отворачивался, заливаясь слезами. Все его жалели, никто не испытывал страха при его приближении. Таким его и оставит эта первая часть его истории, с тем чтобы поведать нам о последних днях его ближайшего друга Галеота.