Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

CXXVIII

Мессир Гавейн долгое время ехал по этой правой дороге без приключений. К Девятому часу он уже ощущал первые приступы голода, когда очутился возле шатра, вход в который не был закрыт. Он привязал к дереву коня, повесил на ветви щит и, войдя, увидел там шестерых рыцарей, сидящих вокруг обильно накрытого стола. Он их приветствовал; они не соизволили ответить. Убрав шлем и не сняв меча, он сел с ними рядом и принялся есть, увещевая своего соседа попотчевать его.

– Попотчевать? – ответил тот. – Но как, если вы стали есть прежде меня, хотя я голоден не меньше! Но не вздумайте брать второй кусок; вам это дорого обойдется.

– Без сомнения, – сказали остальные, – и убирайтесь отсюда немедленно, если не хотите, чтобы вас прогнали силой.

– Я останусь; жаль только, что моему коню тоже нечего поесть.

Шестеро рыцарей немедленно бросились к секирам и к мечам; но они дали время мессиру Гавейну взять свой щит и водрузить обратно шлем. Для него было сущей забавой расколоть голову первому, отсечь руку второму, а прочих обратить в бегство. Вместо того чтобы гнаться за ними, он завершил свою трапезу и сел на коня. День клонился к вечеру, когда в глубине обширной долины он заметил перед собою замок, окруженный водой и стенами с турелями. Мост был опущен, он перешел его и оказался на главной улице, приведшей его к крепости. Пока он любовался, как она прекрасно сложена, справа от себя он услышал пронзительные женские вопли. Он ринулся туда и попал в большую залу, где в мраморном чану стояла девица, погруженная до пупка.

– Святая Мария! – причитала она, рыдая, – кто же меня освободит?

– Я, сударыня, – сказал мессир Гавейн и взял ее за бока; но напрасно он пытался приподнять ее.

– Ах! – сказала она, – вы не смогли; вам не выйти без позора из этого замка.

– Зачем же, сударыня, надо позорить меня за то, что я пробовал достать вас из этого чана? Скажите, по крайней мере, за что вы в нем оказались и как вам отсюда выйти.

– Я претерпеваю в нем жестокие муки, а избавит меня от них лучший в мире рыцарь; ему одному могу я рассказать, отчего я страдаю. Он не замедлит явиться; я жду его уже в этом году.

– Но что же, ваши страдания так велики?

– Боже мой, окуните сами руку в эту воду, и узнаете.

Мессир Гавейн погрузил туда одну руку и поспешно убрал, боясь, не обуглилась ли она, так горяча была вода.

– Теперь, сир рыцарь, – сказала девица, – вам понятно, что мне приходится терпеть: я бы давно умерла, если бы дал Господь; но Он еще не воздал сполна за старый грех, в коем я провинилась.

Не надеясь ничего более узнать, Гавейн покинул ее и подъехал к главному дворцу. Более трех десятков слуг окружили его, помогли сойти, сняли доспехи и отвели коня в конюшню. Рыцари во множестве приветствовали его, преподнесли ему богатое и красивое платье и пригласили сесть рядом с ними. Когда они узнали, что он прибыл из королевства Логр и что он из дома короля Артура, они воздали ему еще большие почести. Проведя с ними некоторое время, мессир Гавейн увидел, как отворилась дверь: посреди блестящей свиты вошел могучий рыцарь, один из самых прекрасных, каких ему случалось видеть.

– Король! – провозгласил один оруженосец.

Мессир Гавейн поклонился, а король ответил на приветствие и предложил ему сесть рядом с собою.

В это время взгляд мессира Гавейна привлекло оконце, откуда вылетел белый голубок, неся в клюве золотое кадило. Дворец тотчас наполнился сладчайшими благоуханиями; все в глубоком молчании преклонили колени. Голубок упорхнул в другой покой, и стоило ему улететь, как расставили столы и постелили скатерти. Все расселись кругом, и никто и не думал нарушить молчание. Мессир Гавейн в крайнем изумлении последовал за прочими и по их примеру принялся молиться. Несколько мгновений спустя он увидел, что из покоя, куда улетел голубок, выходит дева неописуемой красоты. Волосы ее были распущены, а в руках она несла высоко над головой прекраснейший в мире сосуд в виде чаши. Он был не из дерева, не из металла, не из камня; мессир Гавейн даже распознать не мог, из какой материи он сотворен. Все еще пребывали коленопреклоненными, когда внезапно девица повела им по сторонам; столы оказались уставлены самыми изысканными яствами. Совершив круг по зале, девица возвратилась туда, откуда пришла, а мессир Гавейн некоторое время следовал за нею. Вернувшись за стол, он уже не нашел перед собою ничего, тогда как другим досталось в изобилии все, чего они могли пожелать.

Дивясь все более и более, он решил спросить у окружающих, не допустил ли он какой оплошности; но они исчезли, и он не мог догадаться, что с ними стало. Он захотел спуститься во двор, но двери дворца были заперты. Тогда он облокотился у окна, размышляя обо всем, что увидел; но вскоре из соседней залы подошел к нему карлик, несущий палку.

– Ну что, негодный рыцарь? – сказал он. – Горе вам, что вы посмели так прислоняться к нашим окнам! Бегите; укройтесь в таком месте, где никто вас не увидит!

Одновременно он занес палку для удара; мессир Гавейн его остановил и отнял его оружие.

– Это тебе нисколько не поможет, – сказал карлик, – без позора ты отсюда не выйдешь.

Гавейн между тем перешел в соседний покой, и там он нашел прекрасное ложе, чудно освещенное, роскошнее не бывает. Ночь уже настала, и он решил улечься здесь. Но только он вошел, как услышал девичий голос:

– Рыцарь, если ты останешься безоружен, ты погиб. Ты стоишь у Ложа Приключений. Возьми свои доспехи, ты увидишь их висящими на этой стене.

Мессир Гавейн обернулся, заметил доспехи, облачился в них как мог и вернулся к ложу. Едва он сел на него, как раздался премерзкий вопль, не иначе как бесовский; из соседнего покоя прянуло копье с пылающим концом, поразило его в плечо и оставило в нем глубокую рану. Боль пронзила его и лишила чувств. Когда он пришел в себя, то попробовал извлечь железо, но тщетно; и как бы ему ни было больно, он предпочел подвергнуть опасности свою жизнь, чем покинуть ложе и уступить другим честь продвинуться далее.

После этого испытания Ложем Приключений (которое может показаться подделкой того ложа, где мы видели Ланселота Озерного в истории о Телеге)[349], наш романист проводит перед глазами мессира Гавейна громадную змею, которая изрыгает сотню змеенышей, затем бросается на леопарда, но не может его задушить; тварь приползает обратно, нападает на змеенышей, душит их одного за другим вплоть до последнего, который, прежде чем умереть, удушает ее саму. За этим видением, как и в повести о Телеге, следует жуткий вихрь, который разбивает окна, вздымает и рассеивает пахучие травы, устилающие залу.

Когда ураган затих, мессир Гавейн увидел, как из одного покоя в другой проходят двенадцать девиц, наперебой плача и рыдая.

– Господи Боже мой, – приговаривали они, – когда же иссякнут наши мучения?

И пока они сновали перед ним туда и сюда, явился дюжий рыцарь и приказал ему подняться и идти ночевать в другом месте. Гавейн отказался; между ними завязалась долгая битва, и ни один, ни другой не мог возобладать. Они остановились, изнемогая от усталости. Тогда возобновились удары грома и содрогания земли, а после подул ласковый и нежный ветерок; и более двух сотен сладкозвучных голосов запели:

– Слава, честь и хвала царю небесному!

Мессиру Гавейну почудилось, что он воистину вознесен из глубин преисподней в горние пределы рая. Внезапно выйдя из уныния, в которое поверг его недавний поединок, он открыл глаза и не увидел ничего вокруг. Он тщетно пытался встать, но не нашел в себе сил, отнятых последним поединком. Тогда вновь явилась прекрасная дева, несшая таинственный сосуд. Впереди нее несли две большие свечи и два кадила. Пройдя на середину залы, она поставила чашу на серебряный стол, и Гавейн услышал песнопения, чью бесподобную мелодию не мог бы описать ни один земной язык. Пение прекратилось, когда дева вновь взяла святую чашу, дабы унести ее в соседний покой. С нею исчезли и благоухания; сорок окон, настежь распахнутые ураганом, закрылись сами собой, и сияющий свет сменила непроглядная тьма.

Что же до Гавейна, он ощутил, наконец, что силы к нему вернулись; недавние ушибы и рана, нанесенная горящим копьем, не оставили на нем ни малейшего следа, ни малейшего рубца. Он встал, он услыхал, как надвигается толпа людей, которые без всякого его отпора взяли его, связали и унесли в телегу. Тотчас глубокий сон напал на него, и назавтра он был весьма удивлен, пробудившись в сем позорном экипаже. Щит его был подвешен к оглоблям, конь привязан за хвост позади телеги; и пока он силился понять, как это он так низко пал, он увидел старуху, которая настегивала клячу и гнала ее по главной улице. Ремесленный люд бежал за нею, голося вслед обитателю телеги и кидаясь в него грязью. Наконец, когда он переехал мост, старуха остановилась и пригласила его сойти с телеги. Он не заставил просить себя дважды; но, прежде чем удалиться, старуха соблаговолила сообщить ему, что владение, в коем он недостоин пребывать, называется Корбеник.

Отшельник по имени Сегре, который дал ему приют на исходе дня, истолковал ему все то, что он претерпел. Чашевидный сосуд, виденный им, – это Святой Грааль, куда собрали божественную кровь Иисуса Христа. Ему не досталось изысканных яств, коими насытились остальные, оттого, что он был не вполне готов сподобиться благодати. Что же до змей, до их битвы, их истребления, это предвидение того, что случится с королем Артуром. Подобно великому змею, Артур выйдет за пределы своей страны в тщетной надежде обуздать леопарда, сиречь Ланселота; он вернется, дабы усмирить бунт своих подданных и собственной родни; он убьет родного сына, но рана, принятая от него, окажется смертельной. Гавейн обещал отшельнику никому не говорить о том, что он увидел и что ему открылось. Он продолжил поиски Ланселота, тем самым позволив нам вернуться к нашему другу, Гектору Болотному.

(Мы кратко изложили основу этого повествования, которое, примыкая к последним главам Святого Грааля, позволяет заключить, что эта часть Ланселота принадлежит той же руке, которая написала или напишет позднее две книги о Граале[350]. Гавейн, раненный пылающим копьем во Дворце Приключений, – эту сцену старинные художники часто воспроизводили на слоновой кости, дереве, гобеленах и в миниатюрах. Было ли это приключение, как я уже сказал, подражанием тому Ложу, которое Ланселот в повести о Телеге покинул более достойно; или всего лишь вариантом Ложа с колокольчиками из Персеваля? Я не решусь судить об этом).