Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

XXXII

А тот поспешил вернуться к госпоже Малеотской. Изнуренный усталостью, он приехал, бросился к себе на ложе и не притронулся к яствам, приготовленным для него. Госпожа Малеотская узнала о возвращении рыцаря, посланного ею в войско Артура, своего сюзерена, и первым делом поспешила узнать новости этого дня. Ей сказали, что между Бретонцами и воинами Первопокоренного короля была битва, самая что ни на есть смертельная, и что наилучшую долю в победу внес некий рыцарь в алых доспехах. Услышав это, дама взглянула украдкой на свою кузину, которой она препоручала заботы по дому; и как только смогла говорить без свидетелей, сказала ей:

– Милая кузина, не наш ли это рыцарь? Мне хотелось бы в этом убедиться. Если он столько сражался, это должно быть заметно по его доспехам и ранам.

– Вам так уж хочется это знать? – спросила кузина.

– Нет слов, как хочется; но сделайте так, чтобы никто об этом не догадался.

Тогда кузина нашла способ удалить из дома всех, кто его охранял, и, набрав целую горсть свечей[93], они обе спустились в конюшню и увидели коня Ланселота с израненной головой, шеей, ногами, лежащим возле яслей, к которым он не притронулся.

– Боже тебя сохрани, славный конь! – воскликнула госпожа Малеотская, – сдается мне, ты в руках достойного мужа. Что вы об этом думаете, кузина?

– О! я думаю, как и вы сами, что трудов ему выпало поболее, чем отдыха; но это не тот конь, которого брал ваш пленник.

– Похоже на то, – сказала дама, – что он потерял их несколько; пойдем посмотрим его доспехи; мы сможем судить, хорошо ли они послужили.

Они поднялись в каморку, где были сложены доспехи; кольчуга была помята, порвана на руках, плечах и в иных местах. Щит был расколот, изрезан и пронизан в двух десятках мест такими дырами, что в них легко проходил сомкнутый кулак. Шлем погнулся и был весь исполосован, наносник оторван, а обод свисал до земли, еле держась на последнем кривом гвозде.

– Посмотрите, кузина, – сказала дама, – что вы скажете об этих доспехах?

– Что носивший их не сидел сложа руки.

– Скажите лучше, что их носил самый доблестный из людей.

– Раз вы так говорите, госпожа, уж наверно, так оно и есть.

– Пойдемте, пойдемте, – увлекла ее дама, – надо на него взглянуть. Говорят же: не увидишь – не поверишь.

Они подошли ко входу в камеру, который оставался приоткрытым. Дама взяла свечи в руку, просунула голову в дверь и увидела рыцаря простертым на ложе без одежд: покрывало натянуто до пояса, руки от жары обнажены, глаза плотно сомкнуты. Она разглядела, что лицо его распухло, в шею вдавлены следы от петель кольчуги, нос ободран, плечи иссечены длинными порезами, руки сплошь синие от полученных ударов, кулаки вздутые и багровые от крови.

Тогда, обернувшись к кузине, она сказала:

– Ваш черед, взгляните, и вы увидите чудеса.

С этими словами она вошла в застенок, а кузина сунула голову в дверь и не могла наглядеться. Дама дала ей подержать свечи и прошла вперед, слегка приподняв платье.

– Боже мой! что вы хотите делать?

– Я не успокоюсь, если уйду, не дав ему поцелуя.

– Ах! госпожа, что вы? Воздержитесь от этого: если вдруг он проснется, он о нас плохо подумает, о вас, обо мне и обо всех женщинах сразу. Не теряйте голову до того, чтобы так забываться.

– Какого же позора можно бояться, отдаваясь столь достойному мужу?

– Возможно, и никакого, если он это примет благосклонно; но если он отвергнет ваш дар, это будет двойной позор. Ведь и лишенный сердечной доброты может обладать всеми телесными совершенствами; и, быть может, вместо того, чтобы счесть вашу добрую волю милой забавой, он увидит в ней дурную и недостойную дерзость. И так, по своей же вине, вы потеряете все плоды вашего усердия.

И столько наговорила ей юная кузина, что она увела ее, так ничего и не сделав. А возвратясь в свои покои, они только о рыцаре и говорили, хотя кузина делала все, что могла, чтобы пресечь о нем беседу; ибо она подозревала, что сердце пленника уже недоступно.

– Этот рыцарь, – сказала она, – уж наверное думает о совсем ином предмете, чем вы полагаете.

– Касательно его дум, – возразила дама, – я предвижу, что они самого возвышенного свойства. Господь, создав его наилучшим и храбрейшим, не мог не обратить его сердце к тому, что есть на земле самого великого и совершенного.

Очевидно, чтобы вознести его высоко, ему и выпало совершить столько великих ратных подвигов.

Но это сердце, в какой ларец он поместил его? Сколь многое она отдала бы за то, чтобы стать его хранительницей! А если он уже распорядился им, то, по крайней мере, она поклялась себе приложить все усилия, чтобы узнать, кто им обладает.

Так провела она много дней, питая тщетные надежды и не зная, как навести пленника на то, чтобы он открыл ей свои помыслы. Однажды она велела во второй раз вывести его из застенка и доставить к ней; он собрался сесть у ее ног; она этого не потерпела и предложила ему равновеликое кресло.

– Сир рыцарь, – сказала она, – я держу вас в заточении, дабы угодить моему сенешалю; но, насколько в моих силах, я смягчила тяготы вашего плена; и если ваша доброта сравнима с вашей доблестью, будьте мне хоть немного признательны.

– Разумеется, госпожа, – ответил пленник, – считайте меня вашим рыцарем в любое время, в любом месте и в любых ваших нуждах.

– Премного благодарна! Итак, вот воздаяние, которого я прошу: скажите мне, кто вы и к кому обращены ваши помыслы. Если вы желаете, чтобы это осталось в тайне, я обещаю никогда об этом не говорить.

– Госпожа, я не могу этого сказать ни вам, ни кому-либо иному на свете.

– В самом деле? Тогда вам придется остаться взаперти до ближайшей ассамблеи принца Галеота с королем Артуром. Вместо того чтобы ждать без малого год, вы обрели бы свободу с нынешнего дня, если бы захотели. Но я найду способ узнать то, что вы желаете скрыть.

– Как вы это сделаете?

– Я поеду ко двору короля Артура, где это непременно должны знать.

– Госпожа, не смею вас удерживать.

Она отослала его с разобиженным видом, от чего, впрочем, на деле была далека, ибо, напротив, с каждым днем возрастала склонность, ее к нему влекущая. Она скоро приготовилась к отъезду и, прежде чем покинуть Малеот, сказала своей кузине:

– Я еду к королю Артуру; и хоть я выказала рыцарю немалую досаду оттого, что не смогла узнать его имя, я прекрасно знаю, что не в силах его ненавидеть. Поэтому, пока меня не будет, прошу вас, кузина, предупреждайте все его желания; особо же берегите его самого, ради его и вашей чести.

Девица обещала, и госпожа Малеотская направилась в Лондон, где тогда пребывал король Артур; и он, и королева приняли ее со всевозможными почестями. Не было никого среди ее рыцарей и дам, кто не получил бы роскошных даров. Королева даже пожелала, чтобы той отвели покои не иначе как в ее доме: до того ей были благодарны за помощь, присланную к последней ассамблее.

На другой день король пожелал узнать, что побудило ее пуститься в дорогу.

– Сир, – ответила она, – у меня есть кузина, чьей вотчине угрожает сосед, опасный собственной своей отвагой и обилием родни; никто не дерзает помериться с ним силами, и я приехала просить вас дать мне шампионом того Рыцаря в алых доспехах, который, помнится, творил столько чудес на поле боя.

– Милая моя, – ответил король, – пускай за меня порукой будет королева, дороже которой мне нет никого на свете: я ничего не знаю об этом рыцаре. Он не из моего дома и не из моих земель, и более всего я желал бы его увидеть и оставить при себе.

Тут госпожа Малеотская не могла сдержать улыбки; королева это заметила и сказала ей:

– По правде говоря, я думаю, вы лучше нас знаете, кто этот рыцарь.

– Нет, госпожа, и я вам скажу, клянусь моим долгом перед вами и моим законным сеньором королем, что я приехала сюда лишь для того, чтобы раздобыть о нем сведений. Но теперь ничто меня более не удерживает, и я прошу позволить мне удалиться.

Настоятельные просьбы королевы не дали ей отбыть раньше, чем на третий день; но ей не терпелось вновь увидеть прекрасного рыцаря, своего пленника, которого столь многие желали иметь при себе. Едва возвратясь, она велела вывести его из застенка и заговорила с ласковым видом:

– Сир рыцарь, я столько о вас узнала, что вполне расположена отпустить вас на волю. Даю вам на выбор три откупа.

– Госпожа, скажите, что вам будет угодно.

– Вот послушайте: или вы откроете мне, кто вы и как вас зовут; или кто та дама, которую вы любите всею душой; или намерены ли вы совершить такое же обилие ратных подвигов в грядущей ассамблее, как и в прошедшей.

– Ах! госпожа, предлагать такой выбор – значит ставить мне пренеприятное условие. Коль скоро вы заставите меня заговорить вопреки моей воле, какой залог освобождения вы мне дадите?

– Двери тюрьмы и моего дома для вас откроются; я вам обещаю.

– Ну что же, я заговорю, как никогда не говорил бы по доброй воле. Я не скажу вам свое имя; а если я и люблю всею душой, то это вы узнаете не от меня; но признаюсь, раз уж придется, что я намерен в первой же ассамблее совершить подвигов более, чем когда-либо. Теперь я свободен?

– Да; с нынешнего дня вы можете выходить; но если вы мне хоть немного благодарны за любезное обхождение в плену, окажите мне ответную любезность и останьтесь до дня великой ассамблеи, о котором я вас извещу. Я дам вам доброго коня и такие доспехи, какие вы укажете.

– Я готов исполнить вашу волю, госпожа.

– Благодарю! Вот как мы заживем: вы останетесь в этом застенке, где вам ни в чем не будет нужды. Мы с моей кузиной будем часто навещать вас. Какие доспехи вы желаете носить?

– Черные.