Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

CXII

Он возбудил живое участие в сенешале Горра, который его стерег; и еще более нежное чувство в сене-шалевой жене. Пока он пребывал в плену, ему не было отказа ни в чем, на что вправе надеяться узник. Он мог даже пойти потолковать с окрестными жителями, и так он услышал не без горечи, что оглашена грядущая Помеглейская ассамблея. Сенешалю часто доводилось покидать замок и оставлять его на попечение своей супруги. Довольная, что может облегчить тяготы узника, она обыкновенно разделяла трапезу с Ланселотом и охотно говорила с ним о ратных делах и подвигах. Чем более близился день ассамблеи, тем печальнее на ее глазах становился рыцарь. Она решила узнать причину его печали и стала уговаривать его поделиться с нею ради того, что ему всего дороже.

– Госпожа, – ответил он, – когда вы меня так заклинаете, вы вынуждаете меня говорить. Знайте же, что я не стану ни есть, ни пить, если не поеду на ассамблею, о которой было объявлено. Я бы вам ничего этого не сказал, если бы вы меня не приневолили.

– Сир, а в случае, если вас кто-нибудь туда снарядит, вы сумеете его отблагодарить?

– Да, всем, что могу отдать.

– Ну что же, обещайте мне дар, который я намерена у вас просить, и я вас туда отправлю, с добрыми доспехами и добрым конем.

– О! дарю вам его от всего сердца.

– Знайте же, Ланселот, что вы одарили меня своей любовью.

И вот он в превеликом смущении; он молчит, размышляя, что если он откажет, то не бывать ему в ассамблее; если же согласится, то подарит то, что дарить уже не властен.

– Ну, так что же, – спросила дама, – вы согласны?

– Госпожа, я вам от души отдам все, что мне принадлежит.

Она увидела, что он зарделся, и подумала, что стыд мешает ему сказать дальнейшее. Она немедленно распорядилась насчет коня и доспехов. Миг отъезда настал: она своими руками облачила его и взяла слово, что он вернется, как только сможет вырваться из битвы.

Он прибыл на равнину, где проходила ассамблея, и нашел приют недалеко от того места. Королева в окружении дам и рыцарей поднялась на вышку, откуда ей открывался прекрасный вид на все предстоящие бои. Начались игры, скачки, схватки; лучшими были Додинель Дикий, Гахерис и Агравейн – братья мессира Гавейна, Ивейн Побочный и Богор Изгнанник.

Ланселот остановился под вышкой, глядя не на бойцов, а на королеву. Он взял с собою одного оруженосца, нагруженного копьями. Что до королевы, глаза ее выражали досаду, ища среди противоборствующих своего друга и не узнавая его. Наконец один рыцарь, несший алый щит с тремя серебряными чашами[301], вырвался вперед остальных и сошелся вначале с Элином-Королем, доблестным рыцарем, братом короля Нортумбрии. Они обменялись яростными ударами, Элин сломал свое копье; Ланселот, а это был он, жестоко сбил его наземь, к великой радости рыцарей Горра. Затем он спешил еще нескольких рыцарей, и среди них одного из славнейших бойцов-состязателей, Кадора Иноземца. Все подняли крик, все бурно приветствовали неведомого рыцаря. У него осталось еще одно копье; он потребовал его у слуги и взялся за другого бойца, сенешаля короля Клодаса Пустынного. Копье сенешаля поломалось в щепы; Ланселот угодил ему в самое горло; острие проникло ему в зев, и он рухнул на поле, простершись во всю длину копья. Земля обагрилась кровью.

– Он умер, – поднялись крики вокруг.

Довольный исходом своего копейного боя, Ланселот спросил оруженосца:

– Кто это, которого я ранил?

– Это сенешаль короля Клодаса Пустынного; живым его уже не подняли.

– Воистину, все к лучшему.

И тут же он выхватывает меч, бьет направо и налево, то острием, то гардой, срывает шлемы, рубит щиты, пронзает кольчуги, налегает и конем, и телом, так что никто не знает, чему более дивиться: его силе, его ловкости, его нежданным и скорым изворотам.

– Поистине, – сказал мессир Гавейн, – никому не под силу творить такие подвиги, кроме Ланселота. Вы не находите, госпожа?

– В самом деле; но, чтобы не было сомнения, надо подождать до конца.

Она подозвала одну из своих девиц (ибо после кончины госпожи Малеотской ей пришлось избрать себе другую наперсницу).

– Пойдите к этому рыцарю, – велела она, – скажите, пускай теперь он бьется так же скверно, как славно бился до сих пор; этого требует дама, так огорчившая его, прежде чем так вознаградить.

Ланселот, едва приняв послание, потребовал новое копье и выступил против одного рыцаря, который тотчас уложил его ударом на круп его коня. Он еле поднялся и двинулся в гущу боя; но вместо того, чтобы биться, ухватился за конскую гриву, будто боялся упасть. Потом он поник головой и обратился вспять, видя, что другие на него наступают, и тем навлек на себя смех и проклятия всех рыцарей и герольдов.

Он приехал домой, освистанный теми, кто поначалу восхищался его доблестью. На ассамблею следующего дня он явился с еще не подвязанным шлемом, так что один герольд, видевший его не раз при дворе короля Артура, узнал его. Только он надел шлем, как тот возгласил: «Вот кто поле локтем измерит!»[302]. Бесстыдники и грубияны начали было потешаться над ним, но вдруг посреди боя увидели, что он выбивает из седла любого рыцаря, какой попадется ему под руку. Никто уже не смел посягать на него. Тогда королева вновь дала ему наказ ничего не делать по-доброму. Он тут же стал себя вести хуже некуда, и так до полудня; с этого часа королева велела ему сражаться лучше: роли переменились, и уже ничьи подвиги не могли его затмить. С наступлением ночи он отбросил свою глефу и вернулся домой. Во всей ассамблее уже не было сомнения, что это Ланселот и что он хотел поглумиться над бойцами, когда столь злонамеренно себя держал. Он поспешил вернуться в замок, где был пленником, и как только снял доспехи, пошел к сенешалю. Тот заметил его отсутствие и умирал от страха, что упустил его. Если бы он только мог поверить, что жена его снарядила Ланселота, чтобы тот показался на турнире, он бы никогда ей этого не простил.