Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

XCVII

Чего вам надобно? – окликнул он Ланселота, увидев его. – Я хочу проехать по этой гати.

– Ее уж верно насыпали не для жалкого отступника, возимого в телеге.

– Отступник я или нет, а пройти вы мне дадите.

– Что ж, проходите, но прежде уплатите пошлину за проезд.

– Пошлины придуманы не для рыцарей.

– Не найдется ни одного, даже из самой Бретани, кто бы ее не платил, будь он хоть сам великий король Артур: судя по тому, что его королева прямо сегодня уплатила ее по доброй воле, оставив мне чудный золотой гребень, обильно исписанный[288], где и большие, и малые зубцы полны ее волос.

– Покажите мне гребень, и я уплачу пошлину.

– Нет: я не намерен его показывать ни вам, ни другим. Смотрите, вон плита на середине тропы; там я его и оставил.

Ланселот тут же пришпорил коня в ту сторону; противник хотел преградить ему путь и глефой угодил в голову коню.

– Сир рыцарь, – с досадой сказал Ланселот, – вы поступили подло, ранив моего коня, вы за это поплатитесь.

Он подался на несколько шагов назад, возвратился с копьем на упоре и одним могучим ударом опрокинул и всадника, и лошадь. Тотчас он спешился и с мечом в руке вынудил рыцаря с гати молить о пощаде.

Подойдя к плите, Ланселот увидел гребень и застыл в таком благоговении, что и не помышлял его забрать. Глаза его замутились, он не понимал, где находится, и если бы шедшая за ним девица не удержала его, он бы не устоял на ногах. Придя в себя, он спросил девицу, что ей угодно.

– Я хотела подать вам этот гребень, который вы вроде бы желали унести.

– Благодарю вас, сударыня; дайте.

Он взял его, прилежно извлек оттуда все волосы, взял слово с девицы ревностно хранить этот гребень и уложил себе волосы на голое тело. Но при девице ему пришлось утаить свою радость.

– Рыцарь, – сказал он побежденному, – мы сочлись, мне от вас ничего больше не надобно[289].

Преодолев гать вместе с девицей, они к Девятому часу ступили на узкую тропу, проторенную в зарослях леса. Сквозь деревья они различили явственный шум состязаний, песен и танцев. Навстречу выехал рыцарь, и девица сказала Ланселоту:

– Сир, вот рыцарь, который так домогался моей любви. Думаю, увидев меня под охраной, он попробует мною завладеть: вы все еще намерены меня защищать?

– Разумеется, сударыня, вам нечего бояться.

Когда рыцарь узнал ее, он не мог сдержать свою радость, он просиял улыбкой и воскликнул, потирая руки:

– Милости прошу, возлюбленная и желанная моего сердца! Слава тебе, Господи, что внял моим чаяниям и привел ее ко мне!

– Так не получится, любезный сир, – ответила девица, – я под защитой этого рыцаря.

– Что! не тот ли это рыцарь телеги? Худшего выбрать вы не могли.

– Вы слышите, сир?

– Пусть говорит, сударыня, – ответил Ланселот, – далеко он вас не увезет. Рыцарь, я защищаю эту девицу.

– Так тому и быть! давайте выберем место, где нам будет просторнее; я буду счастлив сразиться за свою любимую.

Они отошли недалеко от того места, где одни играли и веселились[290], а другие сидели и грустили, не участвуя в играх, ибо они были из числа пленных Бретонцев.

Ланселот между тем позволил рыцарю проводить девицу в шатер, растянутый среди зарослей. Но тут высокий и видный собою старик, одетый в бурое платье на меху, остановил того и спросил, куда он собрался вести эту девицу.

– Сир отец, я увожу ее, потому как это моя добыча.

– Так что же, этот рыцарь ее уступил?

– Не суть важно: по его воле или против, но она будет моей.

– Нет, – сказал Ланселот, – оставьте ее: вы совершили ложный шаг, и вам придется быть отважным вдвойне, чтобы завоевать ее.

Эти слова, произнесенные надменным тоном, внушили старику почтение к незнакомцу.

– Отпусти эту девицу, сын мой, – сказал он, – я тебе запрещаю оспаривать ее у того, кто выбран ею в провожатые.

Отец повторил свои настояния дважды; наконец, не сумев ничего добиться, он призвал нескольких своих людей, велел им задержать сына, и пришлось тому позволить Ланселоту забрать девицу.

– Ты знаешь, что я задумал? – добавил мудрый старец. – Чтобы судить о достоинствах этого рыцаря, поедем следом за ним сегодня и завтра. Если доблесть его велика, не бросай ему вызов; если же нет, отними у него девицу.

Сын был вне себя от злобы; но делать нечего, он повиновался отцовской воле.