Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

XCIX

Сир рыцарь, – сказал послушник, – вы прошли испытание, и я в жизни не стану верить пророчествам, если пленники будут обязаны свободой не вам.

Ланселота препроводили обратно в храм, дабы воздать хвалу Господу. Выглянув в окно, он увидел, что из одного подземелья рвется наружу сильное пламя.

– Что это за огонь? – спросил он.

– Сир, – ответил брат, – это второе испытание, не менее чудесное, чем первое. Кто сможет поднять плиту, лежащую в том подземелье, тот займет погибельное место за Круглым Столом и тем самым положит конец временам приключений.

– Извольте показать мне эту гробницу.

– С удовольствием, сир; но это испытание не для вас: кому назначено исполнить первое, тому не дано завершить второе.

– Я все же попробую, что бы там ни было.

Брат проводил его к лестнице; он спустился и увидел в подземелье большую гробницу, охваченную языками пламени высотою с копье. Пристально осмотрев ее, он не смог себе уяснить, как достать до нее рукой, не обжегшись.

– Какая печаль и какая жалость! – воскликнул он и собрался вернуться наверх. Но, сделав три шага, он устыдился возвращаться ни с чем, спустился обратно, подошел к пылающему камню и уже простер к нему руки, когда из гробницы раздался голос:

– Горе тебе, если ты возложишь сюда руку! испытание это не для тебя.

Он посмотрел, ничего не увидел и спросил, что это такое может быть. Голос продолжил:

– Прежде ответь, для чего ты воскликнул: «Какая печаль и какая жалость!».

– Мне подумалось, что до сих пор меня почитали первейшим рыцарем на свете, а я обманывал весь свет: негодный я рыцарь, если поддался страху.

Голос ответил:

– Ты изрек и доброе слово, и дурное. Да, печаль для тебя узнать, что ты не совершеннейший из рыцарей; но вовсе не жалость, ежели лучшему из рыцарей будут присущи добродетели, тебе не свойственные. Едва он ступит в этот склеп, как угасит пламя, ибо никогда не ощутит ни малейшего жара сладострастия. Не то чтобы я желал оспорить твое достоинство; по части доблести и рыцарства никто не сможет превзойти тебя. Знай же, что грядущий мой освободитель будет со мною одной крови и сопряжен теснейшими мыслимыми узами с твоею собственною плотью. Это будет цвет всего истинного рыцарства. Ты завершил бы подвиги, ему предназначенные, когда бы не утратил это право через пыл сладострастия, присущий тебе, а также и во искупление греха, совершенного твоим отцом, королем Баном. Ибо он, будучи женат, разделил ложе с некоей юной девой[293]. Такова двойственная причина твоего неуспеха. Ты был окрещен под именем, какое будет носить упомянутый мною; но отец твой переменил его на Ланселота в память о короле Ланселоте, своем отце. Теперь ступай, дорогой кузен; тебе нет нужды оставаться здесь долее.

– Но мне хотелось бы знать твое имя, – спросил еще Ланселот, прежде чем выйти, – и за что ты сюда заключен. Ты умер или жив?

– Я тебе отвечу. Я племянник Иосифа Аримафейского, как сказано мною. Мы с моим сыном заслужили свои муки за двойной грех, нами совершенный. Имя мое Симеон; мой сын Моисей[294] заточен в Погибельной Палате, столь опасной для многих рыцарей. Когда бы не молитвы моего дяди Иосифа, мы были бы навеки прокляты телом и душою: благодаря ему Господь даровал нам спасение души взамен мук телесных. И я, и Моисей погребены в подобных могилах, где нам надлежит пребывать до тех пор, пока не явится сей избранный рыцарь и не вызволит нас. Нам осталось ждать уже не более тридцати лет.

Слушая его прилежно, Ланселот не решался отступить и не попытать счастья в том деле, где неудача была ему предсказана. Голос продолжал:

– Я тебе скажу, по меньшей мере, как к этому следует подступиться. Видишь камень рядом с тобою? Приподними его, ты найдешь там воду, и ею со всем тщанием намочи лицо; она уймет жар пламени. Это та вода, коей омыл руки святой отец, когда принял тело Господа Нашего.

Последовав совету Симеона, Ланселот вернулся к первой гробнице и ринулся в огонь, чей жар скоро стал для него нестерпим. Не в силах двинуться далее, он отступил до того места, где стояли монахи, приведшие его к спуску в подземелье.

– Ничего я не сделал, – сказал он.

– Сир, довольно вам было доказать, открыв гробницу короля Галахада, что вы первый рыцарь из ныне живущих на свете!

Тогда на кладбище вошли чужеземные монахи, неся с собою белые носилки и вопрошая о Галахаде; ибо им было видение о том, что найдена его смертная оболочка. Ланселот извлек тело из гробницы и возложил на носилки, и оттуда его перевезли в Уэльс, где похоронили с великими почестями. Тогда Ланселот снова сел на коня и, ведомый все той же девицей, скоро потерял из виду святую обитель. Мудрый старик, который до тех пор умерял пыл своего сына, не давая ему оспорить любимую девицу, сказал:

– Что, сынок, вы все еще сердиты на меня? Не кажется ли вам, что этому рыцарю, названному лучшим на свете, не стоит вас бояться?

Сын не ответил и уехал вместе с отцом восвояси. Что же до девицы, она сказала Ланселоту:

– Сир, я долго вас сопровождала, чтобы иметь случай судить о вашей доблести: я видела тому свидетельства, и я знаю ваше имя. И потому мне ничего не остается, как проститься с вами.

И она повернула обратно к дому, где накануне нашли приют Ланселот и мессир Гавейн[295].