Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

XXXVIII

После отъезда Галеота король Артур вернулся в свои владения, неизменно занятый тем, что вершил над всеми правый суд, восполнял ущерб, умело выказывал щедрость. После Лондона, Камалота, Кардуэля он переехал в Карлион, город, ему наиболее приятный. Там он созывал придворный сбор, продолжавшийся две недели.

Празднества подходили к концу, и королева, ничего так не желая, как возвращения своего друга, уже полагала, что нашла повод для новой ассамблеи, когда один нежданный случай заставил отложить на время исполнение самых сокровенных ее мечтаний. Однажды король Артур, сидя за столом в кругу своих рыцарей, погрузился в такое раздумье, что позабыл все, и кушанья, и сотрапезников. Опершись рукой на слоновую кость рукояти кинжала, он вздыхал; слезы текли из его глаз. Кэй-сенешаль заметил это первым и тут же указал мессиру Гавейну, мессиру Ивейну, Лукану-бутельеру, Сагремору Шалому и Грифлету, сыну До. Мессир Гавейн подозвал слугу:

– Ступай, – сказал он, – к той девице, что наливает королю; забери кубок у нее из рук и скажи, чтобы она подошла ко мне поговорить.

Девица эта была Лаура Кардуэльская, дочь одного норвежского короля, некогда бывшего бутельером[104] в королевстве Логр, и сестры короля Артура. Она была любимицей королевы, королю же приятно было видеть, как она исполняет службу своего отца.

Когда она подошла к мессиру Гавейну, тот ей сказал:

– Милая кузина, пойдите скажите королю, что мы просим его поделиться с нами, о чем он так надолго задумался и что мы могли бы ему посоветовать.

Лаура вернулась к королю, немало смущенная этим наказом. Она преклонила колени и, не посмев заговорить, ухватила за скатерть и живо потянула ее на себя. Кинжал выскользнул из руки Артура, и он в удивлении воззрился на девицу.

– Сир, – сказала она, – мессир Гавейн велел мне спросить у вас, что вас так озаботило, и не могли бы ваши верные люди помочь вам советом.

– Вернитесь и скажите тем, кто вас послал, что лучше бы они не давали вам этого наказа. Если уж им хочется, чтобы я заговорил, то пусть узнают, что я размышлял об их позоре.

Лаура передала этот ответ; рыцари, поначалу озадаченные, поднялись из-за стола и подошли к королю:

– Сир, вы сказали нам, что размышляли о нашем позоре; мы просим вас как нашего законного сеньора пояснить нам, чем мы заслужили подобный упрек.

– Я вам скажу. Да, это великий позор для вас, что вы забыли данную вами клятву не возвращаться сюда, пока не получите вестей о доблестном рыцаре в алых доспехах, о том самом, что позднее уладил мир между мною и Галеотом. А вы вернулись без него, и до сих пор вы ничего о нем не знаете. Это ли не клятвопреступление и вероломство?

– Сир король, – ответил мессир Гавейн с деланным спокойствием, – вы правы; но и вам тоже бы надо поставить в укор, если вы могли потерпеть у себя в доме рыцарей-клятвопреступников и изменников. А вы, рыцари, слушайте меня.

И подойдя к окну, откуда был виден монастырь, он произнес:

– Да не помогут мне ни Господь Бог, ни святые заступники, если я вернусь в дом монсеньора короля прежде, чем найду Алого рыцаря. Пусть те, кто первоначально принялся за этот поиск, последуют за мной, если им это по-прежнему угодно!

С этими словами он ушел; те, кто слышал и кто сопровождал его в предшествующем поиске, поклялись, как и он, не возвращаться, пока не обретут вестей о рыцаре. В зале их было четырнадцать; а прочие были в своих землях.

Король не замедлил раскаяться в своих словах. Встав из-за стола, он пошел к королеве и попросил ее сделать что-нибудь, чтобы удержать Гавейна. Королева тут же поспешила в дом мессира Гавейна и нашла его уже облаченным в доспехи, кроме головы и рук.

– Милый племянник, – сказала она, – это верно, что вы снова задумали пуститься на поиски?

– Верно, как ничто другое, госпожа.

– Я пришла просить у вас один дар, во имя вашего передо мною долга.

– Госпожа, знайте наперед, что за все королевства мира я не соглашусь остаться.

– Как! Любезный сир, возможно ли, чтобы ради поисков неведомого рыцаря вы покинули вашего дядю, короля Артура, удрученного горем и сожалением о столь легковесных словах? Дождитесь, по крайней мере, пока с вами не соберутся сорок рыцарей, прежних ваших спутников.

– Что до этих сорока, – ответил мессир Гавейн, – это их дело, а не мое; кто хочет оставаться с обидой на королевские речи, пусть остается! Что же до меня, я не намерен возвращаться, пока своими глазами не увижу рыцаря, коему мы обязаны миром.

Королева увидела, что решимость его непоколебима.

– Скажите королю, – добавил Гавейн, – что я отступлюсь от начатого поиска разве что под угрозой быть лишенным чести или угодий[105].

Он потребовал свой шлем и собрался уже сесть на коня.

– Ах! милый племянник, – сказала ему вдогонку королева, – вы ведь не знаете, какая дорога вернее доведет вас до цели вашего поиска. Выслушайте меня, но прежде обещайте никому не рассказывать того, что я скажу сейчас. Разумно вам будет найти Галеота; он теперь, должно быть, вместе с Алым рыцарем; и рыцарь этот не кто иной, как Ланселот Озерный, завоеватель Скорбного Оплота.

Она ушла, опасаясь, не слишком ли много она сказала, а мессир Гавейн остался доволен тем, что узнал. Ему подвели коня, он сел верхом, повесил щит на шею, взял копье из рук оруженосцев и уехал, а с ним девятнадцать рыцарей из тех сорока, что взялись за этот поиск в первый раз. Вот их имена: Ивейн Уэльский, Бранделис, Кэй-сенешаль, Сагремор Шалый, Лукан-бутельер, Госуэн Эстрангорский, Грифлет – сын До Кардуэльского, Гладоален Каэрмурский, Галегантен Уэльский, Карадок Короткорукий, Карадигейс, Ивейн Лионельский, герцог Толас, Конан Каэртский, Гру – Рыжий рыцарь, Адам Красавчик, Галь Лысый, юнец из Норта и король Идер.

Доехав до межевого камня под названием Плита Мерлина, где Мерлин казнил двух чародеев[106], мессир Гавейн обратился к своим спутникам:

– Сеньоры, если вы не против, давайте разъедемся здесь. Куда бы ни привел нас случай, повсюду мы будем спрашивать о странствующих рыцарях, виденных там; и когда мы вернемся к монсеньору королю Артуру, то расскажем чистосердечно обо всем, что видели и делали, будь то к нашей чести или к поношению.

Все это обещали; а напоследок, чтобы никто их не узнал, но сами они могли признать друг друга, они позаботились вывернуть свои щиты[107] так, чтобы никто не распознал, в какие цвета они окрашены и какие знаки на них начертаны.