Госсмех. Сталинизм и комическое

Все-таки сволочное дело — такой вывод — писать впредь по прописям ликпункта. Не хватает только крупного шрифта букварей. <…> И собственно, мне жалко себя и тебя: я лишусь удовольствия хоть изредка посмаковать остроту слова человеческого, а ты, как творец, потеряешь то наслаждение заискриться[616].

Давление читателя сказывалось на формировании советской сатиры, определяя иерархию жанров. Если среди словесных жанров доминировал фельетон, то среди визуальных — карикатура. Яков Тугенхольд констатировал в «Правде» популярность карикатуры везде — от центральных газет до стенных:

Перед нами обрисовывается целое новое бытовое явление: растущая способность советского гражданина к юмору, сарказму. Для хмурой страны, где общественный смех всегда душился цензурой, это явление — признак здоровья массового организма. Но всю эту «стихию смеха», в большинстве случаев еще разбрызгиваемую на мелочное хихиканье, нам надо переключить на более серьезное русло — сделать ее волевым орудием столь нужной нам общественной самокритики[617].

Призывы к осерьезниванию сатиры следует рассматривать в контексте инструментализации смеха, которая вела к резкому снижению его качества. Что превращает фельетон из журналистики в литературу, так это остроумие — наличие чувства юмора, вкуса и меры. Ими обладали яркие фельетонисты 1920-х годов — Зорич, Сосновский, Кольцов, Ильф и Петров, исчезнувшие из сталинской фельетонистики и уступившие место Рябовым, Нариньяни, Рыклиным, Ленчам, Вишням и Крапивам, которые большей частью не умели писать смешно, поскольку решали совсем иные задачи — доступности, своевременности, цензурной проходимости своих текстов, балансировки в них положительного и отрицательного. То, что в результате фельетон перестал быть сатирой, потеряв связь с комическим, принималось как неизбежное и вполне позитивное изменение.

Построенный на фактах, разоблачающий конкретных лиц, советский фельетон всегда серьезен по своей мысли <…> Школа советского фельетона создавалась десятилетиями и постепенно очищалась от беспредметного остроумничанья «о том, о сем и ни о чем», что скрывало за собой обывательское хихиканье, освобождалась и от восторженного зубоскальства по любому случаю, —

писал Николай Погодин[618], а ведущий фельетонист «Правды» Иван Рябов даже специально объяснял, почему фельетоны «Правды» не смешны:

Нас упрекают иногда и читатели и журналисты в том, что фельетон в «Правде» не смешон. Мы терпеливо прислушиваемся к этим упрекам, но мы не ставим своей целью смешить нашими фельетонами и читателей и журналистов. Нет, конечно, фельетон «Правды» нельзя читать в качестве юмористического произведения со сцены Эрмитажа. Наш фельетон не материал для эстрады. Мы не поставщики развлекательной юмористики. Наш фельетон не смешон — и это отнюдь не является его вопиющим недостатком. <…> Щекотание читателя, обыгрывание слова, словесные побрякушки и погремушки, каламбуры, выкрутасы формы — все это не было принято литераторами-классиками, и все это неприемлемо для нас[619].

Это и понятно: фельетон в такой газете, как «Правда», грозил своим персонажам далеко не литературными проблемами.