Пропавший брат

* * *

Факир, узнав, с какими важными комиссарами знакомы Петрик и Володя, проникся к мальчикам уважением. Прочитав под приказом омского ревкома подпись Пирожникова, Тунемо-Ниго решил это знакомство использовать для получения хорошей квартиры, необходимой больной Эльзе. Петрик и Володя отправились на разведку в бывший губернаторский дворец, где помешался ревком, и без особого труда нашли здесь белебеевского комиссара.

Борис Петрович, хотя и был занят, встретил старых друзей приветливо. Оставшись наедине с ними, он выслушал их просьбу и сказал:

— Найдем! Беглые буржуи освободили кое-какую жилплощадь, да и остальных мы потесним основательно.

С этими словами он кивнул головой в окно.

Петрик и Володя посмотрели и увидели: по улице, под конвоем красноармейцев, шли арестованные с узелками и подушками. Все они были очень хорошо одеты, в теплые шубы, медвежьи да жеребковые дохи.

Борис Петрович постоял у окна и, когда процессия скрылась, вернулся к письменному столу.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Сколько вам теперь лет?

— Пятнадцать! — ответил Петрик.

— Скоро будет! — поправил Володя.

— Взрослые люди!

Борис Петрович в задумчивости курил папиросу.

— Конечно, учиться по-настоящему надо, — сказал он. — Домой ехать.

По записке Пирожникова, жилищный отдел отвел факиру две комнаты в квартире бежавшего миллионера. Стены в них были сплошь затянуты картинами, вышитыми на материи. Старинная мебель красного дерева была не хуже, чем в особняке Колчака. Широчайшая кровать, на которой легко можно было уложить пять человек, сияла многочисленными никелированными шариками, большими, как яблоки, и маленькими, как вишни. Правда, на кровати не было одеяла и подушек, но зато пружинный матрац отличался великолепной упругостью. На него и уложили больную Эльзу.

Мальчики поместились в соседней комнате. Здесь Тунемо учил их жонглировать мячами и тарелками. Петрик факиру определенно нравился: он был ловок, смел, находчив, хладнокровен.

Факир выступал с фокусами в городском театре перед красноармейцами и в железнодорожном клубе перед рабочими. Но прокалывать тело дамскими шпильками ему не разрешил инспектор охраны труда, а профсоюз потребовал, чтобы Тунемо не называл себя индусом. Отныне в афишах Тунемо стал именоваться рабоче-крестьянским факиром. Это звучало, правда, так же громко, но было менее заманчиво для зрителей.

Борис Петрович, возглавлявший омский ревком, уверенной рукой наводил в городе советский порядок. Продажа вина, широко производившаяся при Колчаке квартальными, была запрещена. Омичи осторожно пили самогонку, но пьяных на улице не было.

В один день закрылись все частные магазины. На смену им пришли прохладные кооперативы с просторными полками. Борис Петрович переводил омичей на государственное снабжение. Петрик ходил получать продовольственные карточки на всю факировскую артель. Он долго стоял с домовой книгой в четырех очередях, а когда завертывал в газету полученные карточки, услышал знакомую фамилию, произнесенную хриплым, простуженным голосом.

— Синяк!

Мальчик обернулся. Возле него дрожал от холода в потертом длиннополом пальто Василий Иваныч. В острой рыжей бородке серебрились седые нити. Распухшая щека была перетянута черной повязкой.

— Справку с места работы! — сказала сотрудница.

— Я нигде не работаю.

— Тогда о нетрудоспособности или инвалидности.

Василий Иваныч гордо выпрямил узкую куриную грудь:

— Я — член Учредительного собрания!

— Четвертая категория, — равнодушно произнесла сотрудница.

По лицу Василия Иваныча прошла легкая тень тревоги.

— Четвертая, — упавшим голосом произнес он. — Гражданка, дайте хоть третью.

— Не задерживай, — закричали в очереди. — Бери, рыжий, какую дают!

Василий Иваныч обернулся, хотел что-то сказать, но, махнув рукой, решил взять четвертую категорию.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Петрик. — Не узнаете, Василий Иванович?

Синяк поправил на носу очки и узнал. Он протянул руку мальчику.

Петрик вспомнил, какую большую помощь оказал ему Синяк в Семипалатинске после побега из концлагеря. Он предложил:

— Василий Иваныч, хотите меняться карточками? Давайте мне вашу четвертую категорию, нате вам мою детскую. По ней триста грамм масла дадут и леденцов.

Василий Иванович был потрясен душевной отзывчивостью Петрика. Дрожащими руками он складывал детскую синюю карточку, купоны которой были отмечены словами: хлеб, хлеб, хлеб... Соль, соль, соль...

— У последней черты, — бормотал Василий Иваныч, озираясь по сторонам, как затравленный волк, — у последней черты!

Что он хотел этим выразить, Петрику было неясно. Но мальчик давно подметил склонность Синяка говорить в трудные минуты жизни туманно и не удивился его словам.

Торопливо, словно боясь, что сотрудники горпродкома могут отнять у него детскую карточку, Василий Иваныч юркнул на улицу, даже не поблагодарив мальчика за обмен.