Пропавший брат

Царский сапожник Тиунов

Утром Петрика отвели под конвоем в крепость и посадили в камеру, где сидело восемнадцать заключенных. Староста отвел ему место на нижних нарах возле лысого арестанта с одутловатым лицом, обросшим серебристой щетиной.

— Тебя-то за что взяли?

— Я большевик! — гордо ответил Петрик.

— Большевик? А сопли вытирать умеешь?

— Могу других поучить.

— Ну и огарок! — лысый сплюнул сердито.

Так состоялось первое знакомство с соседом. А вечером Петрик осторожно интересовался:

— Вы, дядя, тоже политический будете?

— Нет. Я сапожник.

— А почему вас посадили?

— По доносу. Злодейка оговорила.

— Какая злодейка?

— Ехидна мерзопакостная. Гадюка.

И лысый сапожник Ферапонт Иванович Тиунов рассказал, за что его белые упрятали в тюрьму.

Большой художник своего дела, он работал у знаменитого Вейса, владельца обувной фабрики в Петербурге. Немец был «поставщиком двора его величества», проще сказать — шил обувь на все царское семейство. Дорогу к Вейсу еще в прошлом веке проложил отец Ферапонта Ивановича, мастер Тиунов. Он всю свою жизнь шил туфли на царицу, и около него единственный сын обучился изящному сапожному искусству. А когда старик умер, Ферапонт Иванович по наследству занял выгодное отцовское место.

На простых смертных заказчиков вейсовские сапожники работали в общей мастерской, а «царские мастера» трудились на дому. У Ферапонта Ивановича стоял перед окном стол, накрытый белоснежной скатертью, за ним он работал, и на нем под стеклянным колпаком хранилась гипсовая нога императрицы. К живой царицыной ноге сапожник из-за хамского происхождения, конечно, прикоснуться не имел права.

Немец Вейс платил Ферапонту Ивановичу хорошие деньги, но договор заключил с ним кабальный: ни одной пары туфель для посторонних заказчиц Тиунов не смел шить. Ферапонт Иванович согласился. Каждый год он сдавал шестьдесят пар туфель. За двенадцать лет мастер сделал для царицы семьсот двадцать три пары, а семьсот двадцать четвертую не успел закончить. Февральская революция помешала отделать рантик.

Ферапонту Ивановичу пришлось начинать новую жизнь, искать новых заказчиц, а сапожный товар исчез с рынка. Для мастера наступили черные дни безработицы. И тогда Тиунов решил из голодной столицы перекочевать в сытую Сибирь. Тронувшись в далекий путь, он забрал с собой гипсовую модель царицыной ноги на тот случай, если российский самодержец опять вернется во дворец и наладится прежняя спокойная жизнь. Эта гипсовая нога и подвела в Златоусте сапожного мастера. Обыскивая в поезде пассажиров, чекисты стали рыться в его корзинке.

— А это что такое?

— Модель.

— Какая такая модель?

— Гипсовая.

— А внутри ее что спрятал?

— Ничего.

— А может, там золото?

— Дурак! — презрительно сказал Ферапонт Иванович. — Золото я бы в подметку спрятал, и ты бы никогда его не нашел.

Красный чекист обиделся на грубость и рукояткой нагана долбанул по гипсовой ноге. Она раскололась на кусочки.

— Разбойник! — заплакал Ферапонт Иванович. — Это модель царицыной ноги. Она меня двенадцать лет кормила.

Чекист не сразу уразумел, о какой ноге говорил Тиунов, а когда понял, обрадовался и взвел курок нагана.

— А, вот ты какая контра! — зловеще прошипел он. — Забирай свои монатки и пойдем. В чека разберутся, как она тебя, лысого хрена, кормила.

Ферапонта Ивановича сняли с поезда и под конвоем повели в губподвал. Так называли в те годы временную тюрьму, устроенную в мучном лабазе первогильдейного купца Сунгурова.

Тиунов отсидел в ней до прихода белых и с пустой корзинкой тронулся в дальнейший путь на восток. Так он добрался до Омска и поселился на окраине города в Игнатовке.

Хотя и противно было мастеру-художнику шить туфли после царицы на жен спекулянтов и раскормленных беженок, но ничего не поделаешь, шил он и приобрел громкую славу в сибирской столице. От заказчиц не было отбоя. Молодая жена адмирала Колчака прикатила к Ферапонту Ивановичу на машине, сняла перчатки и, с любопытством разглядывая рваные опорки на ногах мастера, недоверчиво спросила:

— Вы были царским сапожником?

Тиунов, не подымая головы, ответил:

— Был царский, а теперь стал хамский.

Жена Колчака поморщилась:

— Сшейте мне туфли, только чтобы они были лучше, чем у царицы.

— А вы кто такая?

— Я жена верховного правителя, адмирала Колчака.

— Нет, — сказал Ферапонт Иванович, — лучше не сошью.

— Это почему же? — подняла брови адмиральша.

— Потому, что сухопутному адмиралу до настоящего царя семь верст, да все лесом, а тебе до царицы — и того дальше.

Тут жена Колчака чуть не упала в обморок. А сопровождавший ее адъютант закричал:

— Ты большевик, негодяй!

— А будете кричать, так и совсем шить не стану! — рассердился Тиунов.

В тот же день Ферапонта Ивановича посадили в тюрьму. Просидел он два месяца, а потом стал кочевать из одной тюрьмы в другую, пока не попал в Усть-Каменогорскую крепость. А здесь и разобраться не могли, в чем заключалась его вина — следственное дело где-то затерялось вместе с приговором.

В сибирском Шлиссельбурге Тиунову неожиданно улыбнулось счастье. Комендант крепости полковник Познанский, узнав, какой искусный мастер сидит в тюрьме, заказал ему туфли для жены. Конвойный привел Ферапонта Ивановича на квартиру к коменданту снять мерку, и мастер, закончив свою работу, сказал с удовлетворением:

— Туфельки сделаю, останетесь довольны. У вас для моей работы нога легкая.

— Это почему же легкая?

— Точь-в-точь, как у царицы. Такая же узенькая пяточка, подъемчик и общий аккуратный контур.

Полковница просияла от комплимента и собственноручно налила Ферапонту Ивановичу смородиновой наливки.

Туфли мастер сделал действительно великолепные. Полковник Познанский заплатил ему пятьдесят рублей и назначил начальником сапожной мастерской, где работали заключенные.

...Вот эту занятную историю о себе Ферапонт Иванович и рассказал Петрику в первый же вечер знакомства.

— Так вы, дядя, не большевик? — разочарованно протянул Петрик. — Не революционер?

— Какой революционер? Я в бога верую! — сказал мастер и в подтверждение своих слов широко перекрестился.

— А я думал, в тюрьме только большевики сидят!

— Тут разный народ есть, и виноватые и невиноватые. Набили ироды, как селедок в бочку... Дышать нечем, хоть топор вешай...

Ферапонту Ивановичу поглянулся юный сосед по нарам. Желая облегчить мальчугану пребывание в тюрьме, он сам предложил:

— Хочешь, я из тебя сапожника сделаю? В мастерскую возьму.

— Очень, дядя, хочу!

На другой день Петрик уже сидел с молотком в руке на низкой скамеечке и учился с одного удара загонять деревянный гвоздик в подметку. Поначалу дело не шло, гвоздики ломались, но к концу дня он приноровился и три штуки забил, как заправский сапожник.

А еще через два дня Петрик встретил в коридоре товарища Захара. Он чуть не кинулся ему на шею. Мальчик рассказал про злополучную встречу с дьяконом Фасолевым, из-за которого он и угодил в контрразведку, а затем в тюрьму. В свою очередь Захар сообщил о собственных злоключениях. Его взяли на верхней пристани после того, как он рассказал почтовому чиновнику, пассажиру, ожидавшему пароход, смешной анекдот про сухопутного адмирала Колчака. Почтовый чиновник заподозрил, что имеет дело с подосланным провокатором, и на всякий случай донес на него военному коменданту пристани. Захара схватили, увезли в контрразведку и, как политического преступника, заточили в крепость.

— Ну как ты себя здесь чувствуешь? — спросил Захар, закончив рассказ о своем аресте.

— Ничего. Я в сапожной мастерской работаю.

И Петрик рассказал о дружбе с мастером Тиуновым. Захар оживился.

— Из кожи вылези, но упроси его взять меня в мастерскую.

— Вы тоже хотите учиться шить сапоги?

— Нет. Это ты учись. А мне учиться не к чему. Скажи Тиунову, что я холодный сапожник.

Петрик поговорил с Ферапонтом Ивановичем, и тот охотно взял к себе еще одного помощника.

В тюремной мастерской чинили солдатские сапоги для анненковской армии. Надо было срочно отремонтировать тысячу пар, и Ферапонту Ивановичу требовались подмастерья.

Через день Захар уже сидел рядом с Петриком и тоже молотком загонял в подметки деревянные гвоздики. Вначале он делал это неумело, но помаленьку освоился, и Петрику даже показалось, что товарищ Захар работает не хуже других. Но Тиунов наметанным глазом быстро определил, что новый заключенный никогда не был холодным сапожником. Однако старый мастер ни слова не сказал. Он понял, что человек стремился облегчить свою несчастную тюремную долю и ради этого пошел на хитрость.