Пропавший брат

Петрик встречает Питирима Фасолева

Наутро после встречи с Захаром Батенин отправил Петрика к наборщику горловской типографии.

— Попроси его зайти ко мне.

Через полтора часа Петрик входил в город. У него был большой соблазн зайти по пути в Долгую деревню и встретиться с Володей. Но... дело прежде всего! Он шагал знакомой улицей в сторону типографии, помещавшейся неподалеку от Народного дома. Только он свернул за угол, как навстречу ему вышли три конвоира, сопровождавшие арестанта. Такие процессии в Усть-Каменогорске никого особенно не удивляли. Петрик тоже не удивился. Но сейчас солдаты вели монаха, и это было совсем необычно даже для Усть-Каменогорска.

«Питирим Фасолев! — ахнул от изумления Петрик. — Дьякон Фасолев!» Все еще плохо веря своим глазам, он забежал вперед процессии и убедился, что не ошибся. Это действительно был дьякон Питирим из Медведки.

Фасолев никогда не внушал Петрику симпатии. Особенно он невзлюбил его после того, как дьякон сломал в отделе агитации последнее металлическое перо. Но сейчас Питирим Фасолев находился в беде, и мальчик почувствовал к нему жалость.

Дьякон сильно изменился с тех пор, как Петрик видел его в последний раз. Он зарос, опух, был грязен и несчастен. Петрик несколько раз забегал вперед, чтобы получше разглядеть его лицо, и привлек к себе внимание конвоиров.

— Пошел вон! — прикрикнул старший, с двумя лычками на погонах, и даже пригрозил пистолетом.

— А что, по улице ходить нельзя? — огрызнулся Петрик.

Из предосторожности он все же отошел несколько в сторону. Фасолев повернул к нему опухшее лицо. В глазах его сверкнула искорка надежды.

— Вот свидетель! Вот свидетель! — закричал он радостно на всю улицу и замахал руками, приглашая Петрика подойти.

— Заткни глотку! — рассвирепел старший конвоир.

Но дьякон, заметив, что Петрик остановился в нерешительности, упал и завопил еще сильнее:

— Он видел! Он все видел! Он знает мою душу! Он может меня спасти! Только он! Единственный свидетель моей невинности.

— Вставай, гадюка! — старший конвоир пнул дьякона ногой.

Кругом стала собираться толпа. Фасолев не вставал. Царапая землю длинными тощими пальцами, он повторял в исступлении:

— Сам бог послал свидетеля. Солдатики, смилуйтесь, не дайте погибнуть! Петенька, голубчик, ты все знаешь! Подтверди, подтверди... Неповинен!

Петрик сообразил, что ему надо незаметно улизнуть, но поздно. К конвоирам подошел старичок, видимо, отставной чиновник, и сказал рассудительно:

— В самом деле, солдатики... А если правда этот мальчик может дать свидетельство и спасти несчастного? Возьмите его с собой. Пусть он даст свои показания начальству.

— Этого я и жажду! — закричал Питирим Фасолев. — А иначе, убейте меня, не встану! Гибель меня ждет!

И собравшаяся толпа дружно загудела:

— Пусть идет парнишка! Пусть!

Толстая женщина с двойным подбородком схватила Петрика за руку и потащила к солдатам:

— Иди, иди... Спасай духовного человека.

И толпа еще дружнее закричала:

— Спасай! Спасай! Иди! Не бойся! Тебе ничего не будет. Ты малолетний!

Петрик оказался в замкнутом кругу, выскочить было невозможно. Старший конвоир поглядел на него сурово и сказал:

— Пойдешь с нами!

Услышав эти слова, Питирим Фасолев подскочил с козлиной легкостью и закрестился:

— Свят-свят-свят! Услышал всевышний мое моление. Спасен! Теперь спасен!

— Становись с ним рядом! — скомандовал старший конвоир и оглядел толпу: — Ну, кто еще хочет идти в свидетели?

Толпа сразу отпрянула и поредела.

Теперь солдаты вместе с дьяконом повели и Петрика. Но недолго они шли рядом. Заметив желание Питирима Фасолева завести разговор со своим спутником, старший поспешил разъединить их. Он взял неожиданного свидетеля под свое наблюдение.

Петрик понял, что его ведут в контрразведку. Он уже догадался, по какому делу. Питирима Фасолева могли арестовать за помощь партизанам. Дьякон действительно писал воззвания, но делал это по приказанию Бориса Петровича. Контрразведка ему не верит, и он хочет с помощью Петрика доказать свою невиновность. Ну, что же, пусть доказывает. Надо ему помочь.

Мальчик не ошибся в своих предположениях. Конвоиры доставили Фасолева прямо в кабинет следователя. Петрика заставили подождать в полутемном коридоре. Но через несколько минут его тоже позвали к следователю.

Пожилой офицер с погонами поручика, в пенсне, сидел за письменным столом, а дьякон Фасолев стоял перед ним. Петрик вошел и остановился. Дьякон увидел его и заговорил торопливо, словно боясь, что его прервут:

— Сам всевышний послал его, как архангела, мне во спасение, господин поручик. Допросите его, и он скажет вам правду-истину обо мне. Во многих грехах повинен, но в большевизме никак. Клянусь пресвятой владычицей богородицей нашей. Ни духом, ни помыслом. Ничего не ведаю о том, в чем опозорить мой духовный сан хотите. Пусть он подтвердит истину слов моих.

— Перестань трещать, сорока! — крикнул поручик. — Я не верю, что ты дьякон. Волосы отрастить может любой большевик, а твоей рясе красная цена полтинник в базарный день.

— Нет, он правда дьякон! — сказал Петрик. — Я его знаю. Он — Фасолев, а зовут его — Питирим.

— Откуда ты его знаешь?

— Мы с ним вместе были на Алтае.

— Где именно?

Петрик замялся.

— В Медведке, в Медведке! — подсказал дьякон.

— В Медведке находился штаб красного бандита Артема Избышева.

— Верно, верно! Именно там! Именно бандита!

— И оттуда шли прокламации большевиков.

С этими словами поручик извлек из папки листовку. Петрик вытянул шею и узнал Володин почерк.

— Оттуда, оттуда! Именно оттуда! — подтвердил дьякон.

— Есть показания, что ты, долгогривый, писал эту мерзость, призывая народ воевать против верховного правителя — адмирала Колчака.

— Я же не отрекаюсь! Господи, ты видишь правду уст моих! Писал из-под палки, по принуждению, будучи мобилизован гнусным комиссаром Пирожниковым. Ему приглянулся мой почерк, и он силой заставил меня делать сатанинское дело, смущать умы человеков. Я даже перья ломал нарочно, думал, что сие принесет мне избавление от мук и издевательств.

— Верно! Он перья ломал! — подтвердил Петрик.

— Расстрелять меня хотел наглый комиссар, и только всевышний сохранил жизнь мою. А сейчас я, подобно многострадальному Иову, несу крест за невольную вину. Прости мя, господи, по велицей милости твоей! Невинен. Крест могу поцеловать, господин поручик. Смилуйтесь и не губите.

Дьякон упал на колени, но офицер даже не взглянул на него.

— Как тебя зовут? — спросил он, обращаясь к Петрику.

— Петр.

— Фамилия?

— Грисюк.

— Сколько лет?

— Скоро четырнадцать будет.

— Кто твой отец?

— У меня нет отца. Немцы на войне убили.

— Мать где?

— И матери нет.

— С кем же ты живешь?

— Один.

— А у кого?

Петрик смешался. Он понимал, что ни в коем случае нельзя назвать пасеку Кондратьева, где укрывается Павел Петрович. Нельзя также назвать и квартиру коммуниста Чайкина.

— У кого же ты живешь? — переспросил следователь.

Петрик молчал. Обычная находчивость его покинула. Питирим Фасолев внимательно прислушивался к его ответам.

— Хорошо, в этом деле мы разберемся, — сказал следователь. — А сейчас ответьте на мой вопрос: вы оба были в Медведке?

— Да, — сказал дьякон. — Оба.

— Вы знаете друг друга?

— Знаем.

— И ты, Петр Грисюк, его знаешь?

— Знаю!

— Тебе, Петр Грисюк, известно, что эту листовку писал дьякон Питирим Фасолев?

Офицер показал листовку, написанную Володей.

— Не знаю.

— Он же не отказывается. Питирим Фасолев, вы это писали?

— По принуждению! Только по принуждению!

— А ты не писал? — вдруг спросил офицер.

— И он по принуждению! — сказал Фасолев с искренним намерением защитить Петрика.

— Ничего подобного, меня никто не принуждал.

— Но ты писал?

— Не писал. И ничего не знаю.

Дьякон Фасолев замахал руками:

— Нет-нет, это не он писал, это его братишка писал.

— Какой братишка? У тебя есть брат?

— Никакого брата у меня нет.

Офицер поднял глаза на дьякона.

— Ошибся я, хотел сказать парнишка... Был там еще один.

Петрик с ненавистью взглянул на дьякона. Офицер позвонил, и вошел конвоир.

— Фасолева отправить обратно.

Дьякона увели, и мальчик остался с глазу на глаз со следователем. Поручик молча смотрел на свою жертву и слегка улыбался. Он совсем не был страшным. И Петрик попросил:

— Отпустите меня. Я ничего не знаю. Я ничего не делал!

— Я знаю, что ты ничего не делал. Дьякон во всем виноват. Напиши прошение на имя начальника контрразведки, чтобы я мог тебя отпустить. Сядь здесь. Вот тебе перо. Старайся аккуратно, разборчиво.

— А что писать?

— Я скажу.

И поручик начал диктовать:

— Его высокоблагородию господину полковнику Ступину. Прошение. Пиши разборчивее... И не обязательно вкось... Прямее... Будучи задержан по недоразумению конвоирами, которые вели из тюрьмы на допрос известного мне дьякона Питирима Фасолева, прошу распоряжения вашего высокоблагородия освободить меня из-под стражи, поскольку я ни в чем не виноват. К сему подписуюсь Петр Грисюк. Все.

Петрик облегченно вздохнул. Поручик достал из папки еще одну листовку и стал внимательно читать прошение, а потом весело сказал:

— Ну, а теперь сознавайся. Эту листовку писал ты? Почерк одинаковый. Можешь взглянуть.

Да, почерк был одинаковый. Петрик понял: офицер перехитрил его. Он готов был заплакать от досады.

— Ну, теперь ты мне расскажешь всю правду про дьякона Фасолева и про себя. Предупреждаю: если будешь врать, выдеру шомполами.

Следователь мучил Петрика целые сутки, вынуждая его сознаться в таких преступлениях, которых тот никогда не совершал и по возрасту своему совершить не мог. Он не давал ему садиться, не дал соснуть ни минуты, грозил застрелить, приставлял дуло пистолета к виску. Но Петрик молчал.

Утром на следующий день следователь сказал ему:

— Не хотел сознаться, змееныш! Так завтра тебя расстреляют.

Петрика увели в подвал и закрыли в одиночке. В этот же день три офицера судили его заочно: подполковник, капитан и поручик. Когда следователь показал листовку и прошение Петрика, написанные одной рукой, подполковник сказал:

— Все ясно, господа. Ваше мнение, поручик?

— Я считаю, можно дать три года.

— А я считаю — пять лет! — сказал капитан.

— Но надо учесть несовершеннолетний возраст подсудимого, — напомнил поручик. — Ему еще нет четырнадцати лет.

— Возраст ни при чем! — возразил капитан.

— Не будем спорить, господа, — пробасил подполковник, — и терять напрасно драгоценное время. У нас еще сорок три дела. Я помирю вас. Поручик дает три года, вы, капитан, пять. Запишем восемь, господа.

Так Петрик был осужден на восемь лет каторжных работ за большевистскую агитацию в партизанском отряде Артема Избышева. Вечером ему принесли приговор, прочитали и заставили расписаться. Петрик был рад, что его не расстреляли, и охотно написал свою фамилию.