Пропавший брат

Акын Гани

Володя благополучно доехал на пароходе «Монгол» до Семипалатинска. Здесь на пристани для встречи Анненкова выстроился почетный караул. Володя видел, как к атаману подошел с рапортом молодой полковник. Анненков, приложив руку к козырьку, выслушал его и легко вскочил на белого коня. Пышная свита офицеров поскакала за ним, поднимая дорожную пыль.

Длинной вереницей по трапу сходили солдаты и выстраивались колонной. Потом стали выводить из трюма заключенных. Они шли в затылок друг другу, пошатываясь от усталости и голода. Конвоиры подгоняли их штыками. Небольшая кучка обывателей, собравшихся, несмотря на ранний час, возле пристани, пугливо наблюдала невеселую картину. Каждый покрепче сжимал губы, боясь проронить лишнее слово или высказать сочувствие арестованным.

Колонна солдат пошла с песней направо, в сторону города, а заключенных повели налево, в осиновую рощу, где на железнодорожной ветке стоял заблаговременно подготовленный для них «вагон смерти». Володя молчаливым взглядом проводил несчастных и спустился к реке.

Если бы Захара не сожгли в топке парохода, надо было бы скорее мчаться к Гани по адресу, указанному Павлом Петровичем. Но его уже нет в живых. Куда торопиться?

И Володя не стал спешить. Он лежал на песке возле самой воды и думал о Петрике, верном спутнике в дни опасных скитаний. Сколько раз их жизнь висела на волоске, но всегда смерть проходила мимо. Зачем Петрик связался с этим дьяконом?

Володя глотал горькие слезы, думая о гибели брата. С невыплаканным горем он поднялся и зашагал по песчаной кромке берега в сторону города. Мальчик увидел паром, пересекавший Иртыш, и прибавил шаг. Переправившись на левую сторону реки, он легко нашел Восточную улицу и маленький саманный дом под плоской крышей, в котором жил Гани. Смуглолицый казах с веселыми глазами начищал ваксой сапог, поставив ногу на толстое сосновое бревно. Володя подошел к нему и, оглянувшись по сторонам, тихо сказал:

— Мне нужен Гани.

— Я Гани.

Володя помолчал немного и еще тише произнес:

— Я из Усть-Каменогорска, от Павла Петровича.

Гани широко улыбнулся, обнажив полный рот ослепительно белых зубов. Схватив Володину руку двумя ладонями, он долго и радостно жал ее, приговаривая:

— Очень хорошо! Очень хорошо!

Гани провел гостя в дом. Жил он в крохотной полутемной каморке, отгороженной от хозяйской комнаты досками. В маленькое квадратное окно пробивался скудный свет.

— Садись сюда, дружок! — Гани кивнул на деревянный узкий топчан, накрытый кошмой, а сам опустился на пол и сел по-восточному, поджав под себя ноги.

— В доме никого нет, кроме старухи хозяйки. А она глухая, ничего не слышит. Говори громко, не стесняйся.

Володя рассказал про поручение Павла Петровича. Услышав, какой страшной смертью погиб на пароходе товарищ Захар, Гани побледнел.

— Звери! Людоеды! — шептал он, сжимая кулаки.

Володя рассказал и о гибели Петрика во время восстания. Узнав, что Володин брат вместе с товарищем Захаром сидел в крепостной тюрьме, Гани воскликнул с восхищением:

— Они оба — герои! Их имена будут жить в сердце народа! О них будут петь песни!

Гани хотел утешить этим Володю, но получилось наоборот. Володя разрыдался и долго не мог прийти в себя от припадка отчаяния. Гани смотрел на мальчика, и глаза его тоже туманились от слез.

— Не надо, дорогой, не надо! — шептал певец и ласково гладил Володю по голове.

С большим трудом Гани удалось успокоить гостя, и целый день он не расставался с ним. Они вместе переправились на пароме в город и пошли в Татарскую слободу. Здесь певец зашел к своему товарищу, работавшему на паровой мельнице, и рассказал ему новости из Усть-Каменогорска. Гани говорил по-казахски, но Володя по отдельным русским словам догадался, о чем речь.

— Я сейчас пойду к товарищам из комитета! — заторопился рабочий, внимательно разглядывая Володю.

Они вместе вышли на улицу и, дойдя до собора, расстались... Гани повел Володю на базар и здесь, в чайхане, накормил его вкусным бесбармаком и напоил кумысом.

Узнав, что Володя потерял не только Петрика, но и родного брата Борю, которого разыскивал больше года по Сибири, Гани проникся к нему большой жалостью и повел к себе ночевать. Он решил задержать у себя мальчика на несколько дней, пока тот не оправится от перенесенной утраты.

И вот Володя поселился у казахского певца. Гани сам испытал в жизни много горя, и сердце его хорошо чувствует чужое несчастье. Во время войны волостной управитель освободил за взятку байского сына, а вместо него отправил четырнадцатилетнего Гани работать в шахты. Два года юноша добывал уголь в Анжерских копях, а потом сбежал с товарищем в родную степь.

Гани обладал отличным голосом и был к тому же акыном. Стихи рождались в его сердце мгновенно. Он мог их складывать по заказу на любую тему. За этот редкий талант его любили в степных аулах и всегда приглашали на праздничные пиры — тои. Гани появлялся с домброй и под тихий рокот струн пел, радуя сердца слушателей.

Вот и сегодня за Гани прислали лошадей, и они вдвоем с Володей поехали в аул, где богатый бай устраивал пир. Многочисленные гости, съехавшиеся из ближних и дальних аулов, веселились с утра до вечера. Кумыс лился рекой. Женщины не успевали готовить угощение. Прожорливые гости съели двух жеребят, а в перерывах между едою развлекались скачками. Володя заметил: в конских состязаниях принимали участие юные наездники, мальчуганы семи-восьми лет. Гани объяснил: они легче взрослых джигитов. Но в кокпаре дети не принимали участия. Это игра для взрослых. В ней требуются сила, ловкость и выносливость.

Когда после окончания тоя возвращались в Семипалатинск, Володя сказал:

— Как весело живут казахи!

Гани внимательно посмотрел на своего юного спутника и заметил:

— Весело живут богатые, у кого много скота, а бедные страдают. Им не до веселья. Они трудятся.

И певец нарочно остановился в ауле, где жили джатаки, полунищие люди, не имевшие скота. Детвора в жалких лохмотьях, едва прикрывавших наготу, пряталась от солнца в тени грязной, прокопченной юрты.

К Гани подошел высокий старик с жидкой седой бородой, — в ней можно было пересчитать каждый волос — и протянул сморщенную коричневую руку. Он заговорил хриплым дрожащим голосом. Володя ничего не понял, но догадался по тону, что старик жаловался.

Гани выслушал и стал отвечать старику. Незаметно их окружили жители аула. Люди в лохмотьях внимательно и, как показалось Володе, недружелюбно слушали певца. Старик с изможденным лицом что-то кричал и размахивал руками.

А потом все замолкли, и Гани взял в руки домбру. Он запел высоким голосом, и бронзовые загорелые лица слушателей расцветились улыбками.

Когда, покинув аул, поехали дальше, Гани сказал с горечью Володе:

— На меня обижаются, что я пою у богачей на тоях. Но они не знают, что Гани делает, когда кончает петь песни.