Пропавший брат

Поручик кончил чтение и с усмешкой посмотрел на Синяка и Петрика.

— Как видите, нам известно все! Запираться нет ни малейшего смысла, карты раскрыты.

Петрик сидел ни жив ни мертв.

— Это подлая провокация! — затрясся рыженький, вскакивая со стула. — Вам нечего делать, так вы принялись за детей. Высасываете дела из пальца... Губите ни в чем не повинных людей... Я протестую!..

Поручик сидел спокойно за столом и чистил розовые ногти.

— Ну, будешь сознаваться, Афанасьев?

— Я же сказал вам, что я не Афанасьев! — закричал Петрик и тоже вскочил со стула. — Я ни в чем не виноват. Моя фамилия Грисюк. Я газетчик. В омской «Заре» работал. Справьтесь у экспедитора.

— А я, — торжественно произнес рыженький и ударил себя в грудь кулачком, —член Учредительного собрания. Уже одно это опровергает всю вашу басню относительно моей работы в пользу большевиков. А сейчас я делаю вам официальное заявление. В знак протеста я объявляю с сегодняшнего дня голодовку. Извольте отправить меня в камеру. Больше я не буду отвечать на ваши вопросы.

— Ну, что же, — медленно сказал поручик, — по-хорошему вы не сознались. В таком случае пеняйте на себя.

— Я сидел в царских застенках, я видел царскую охранку, — быстро заговорил рыженький, брызгая слюной, — но такой подлости, такой низости, какую я встретил в вашей контрразведке, я нигде не видел. Я отлично понимаю, что вы сами не верите всей этой чудовищной выдумке о детском шпионаже. Да-да, не улыбайтесь! Все это делается для того, чтобы показать работоспособность вашего учреждения. Переливая из пустого в порожнее, вы спасаете свою шкуру от фронта и отсиживаетесь в тылу. Конечно, воевать с мирными жителями и детьми гораздо безопаснее, чем сражаться с красноармейцами. Но неужели вы не понимаете, поручик, всей омерзительности вашего гнусного поступка?! Губить ни в чем не повинных детей, вроде этого мальчугана (Синяк кивнул на Петрика), чтобы добиться на погоны лишней звездочки! О, как это отвратительно! Как это подло! Как это низко!

Голубые очки тряслись на носу рыженького. Крупные прыщи зацвели спелыми ягодами на бледном лице. Руки его дрожали. Голос хрипел. Бородавка около уха подпрыгивала.

— Поймали мальчишку, помучили в тюрьме, а потом стали угощать карамельками. Съешь, Ванечка, пряничка, выдай нам сообщника. Старый жандармский прием!

Поручик покраснел, нахмурил брови и нажал кнопку звонка. Боковая дверь открылась, и в комнату вошел подпоручик. Два офицера отошли к окну и заговорили шепотом. Петрик навострил уши.

— К чему тратить время? Можно расстрелять. Полковник наложит резолюцию — и достаточно.

Василий Иванович Синяк сидел и задумчиво перебил мочальную бороду. Глубокие морщины собрались на его лбу гармоникой. Огненный клок волос стоял задорным гребнем.

Поручик позвонил еще раз. На пороге комнаты истуканом вырос солдат.

— Можно увести! — сказал он, кивая на Синяка.

Очки на носу рыженького запрыгали. Он, видимо, хотел что-то сказать, но только махнул рукой.

Холод побежал у Петрика по спине. Проклятый Феокритов! Проклятая калашница! Проклятые письма! Что теперь будет? Полковник наложит резолюцию и...

— Ну, Афанасьев, — сказал поручик, меняя ласковый тон на строгий, — в последний раз спрашиваю, будешь рассказывать или нет?

— Да я не Афанасьев! — чуть не плача, закричал Петрик. — Справьтесь в «Заре».

Поручик отодвинул обшлаг рукава и взглянул на часы.

— Через три минуты я тебя отправлю вслед за Синяком... А он пошел на расстрел. Решай!

В розовом тумане завертелись стены комнаты. Заплясала пачка печенья на столе. Конфеты запрыгали вокруг лимонадной бутылки. Петрик ничего не видел, кроме серебряных плеч офицера.

— Три минуты прошло. Ну?

Петрик тряхнул кудрями и гневно ответил:

— Убейте сразу, а я не виноват. Не шпион и не Афанасьев я.

Судорога злобы перекосила розовое лицо поручика, и он яростно зашипел:

— Сволочь! Я развяжу тебе язык... Ты у меня заговоришь, гадина. Змееныш!

Поручик размахнулся и ударил Петрика.