Пропавший брат

За колючей проволокой

Конвоир обнажил шашку и вывел избитого Петрика в коридор. Тяжело сжалось сердце молодого арестанта, когда, проходя по двору, он увидел в ночной синеве неба такие же большие звезды, как и в Киштовке. Петрик полной грудью вдыхал свежий воздух, стараясь идти нарочно потише, чтобы лишнюю секунду продлить пребывание на улице.

Куда его ведут? На расстрел? Или обратно в камеру?

— Направо! — командовал конвоир. — Прямо!

Часовой распахнул обитую кровельным железом дверь, и Петрик увидел знакомый полутемный коридор.

Заключенные шестой камеры проснулись, как только загремел в замке ключ.

— Ну, что? — шепотом спросил староста и потеснился на нарах, освобождая рядом с собой место.

Петрик кратко рассказал про карамели, печенье, Синяка и Афанасьева.

— На бога взять хотели! — сказал староста. — Да сорвалось!

— Дядя, что теперь со мной сделают? Убьют?

— В концлагерь отправят.

— А поручик говорил — расстреляют.

— Треплется! Жандармский прием. Все равно как и карамели. Не сказкой, так лаской, не лаской, так таской. Им на грош медный верить нельзя. Ну, да ладно. Иди на свое место. После поговорим. Давайте спать.

Петрик пробрался к параше. Он растянулся на грязном полу и положил голову на живот Феокритову. Но не успел мальчик заснуть, как загремел замок. Заключенные уставились тревожными глазами на дверь.

— С допроса все вернулись, — прошептал кто-то боязливо.

— Феокритов Мирон... На допрос! — крикнул надзиратель.

Заключенные вздохнули с облегчением: пронесло. Мирон Мироныч, дрожа, вскочил и надел пелерину.

— Зонтик-то оставьте! Дождя нет!

— И солнышко не светит!

— Да ничего, он не помешает. Я привык с ним.

Феокритов, щелкая зубами, вышел в коридор. Тяжелая дверь захлопнулась, и загремел запираемый замок.

Феокритов вернулся в камеру утром, за несколько минут до подъема. Лицо его было встревожено. Он сел на нары и вынул носовой платок.

— Ну, что вам припаял следователь? — поинтересовался староста.

Мирон Мироныч молчал. Крупные слезы горохом катились из его глаз.

— Покушение на атамана Анненкова.

После первого допроса Петрик стал ожидать, что его вызовут на вторичный. Он обдумывал, как держать себя теперь с поручиком, что говорить, но дни шли за днями, а следователь словно забыл о малолетнем шпионе. Петрик нервничал, а староста его успокаивал:

— Это неплохой признак. Возможно, запросили омскую газету, выяснили, что ты действительно не Афанасьев, и прекратили твое дело.

— Значит, меня отпустят на свободу?

— Ну, это еще бабушка надвое сказала. Во всяком случае долго держать в тюрьме не станут и при первой очистке отправят в лагерь.

Староста оказался неплохим пророком. Во время утреннего чая камеру неожиданно открыл надзиратель, и в дверях выросла коренастая фигура усатого фельдфебеля с бумажкой в руке.

— Ти-ше! Абдулин Николай, Грисюк Петр, Дранкин Василий, Нешта Макар...

Последующие слова заставили Петрика вздрогнуть:

— С вещами по городу!

— В лагерь! — шепнул сосед Петрику и кинулся собирать вещи.

Утреннее солнце слепило глаза. Синее прозрачное небо дышало осенней прохладой. Легкий ветер шумел верхушками золотистых тополей. На карнизе дома ворковали сизые голуби. С великой жадностью арестанты дышали во дворе свежим воздухом. Обессиленные после долгого заточения люди норовили опуститься на землю. Но сидеть конвойные не разрешали.

Во двор привели еще партию арестованных, потом вторую, третью. Становилось тесно. Пришел усатый фельдфебель и велел выстроиться колонной, по десять человек в ряду.

— Слушай! — крикнул фельдфебель. — Идти в ногу! Кто сделает шаг влево или вправо — конвой будет стрелять...

Солдаты дружно щелкнули затворами, поставив курки на боевой взвод, и взяли ружья наизготовку. Надзиратель распахнул широкие тюремные ворота.

— Марш!

Ряды заколыхались, и колонна тронулась в путь.