Пропавший брат

Очная ставка

На одиннадцатые сутки ночью Петрика вызвали к следователю. Конвоир вывел его во двор и повел по узкой крутой лестнице. Петрик шел, испытывая, — не то от страха, не то от холода, — сильный озноб. В камере рассказывали, что во время допросов заключенных бьют и пытают. Может быть, и его начнут мучить, если узнают, что он принимал участие в усть-каменогорском восстании.

— Посиди здесь! — сказал конвоир, оставив Петрика в узком коридоре, а сам скрылся за дверью. Через минуту он вышел в сопровождении франтоватого поручика, подстриженного ежиком.

— Заходи, молодой человек, — приветливо улыбнулся поручик. — Прошу!

Он пропустил Петрика в комнату и прикрыл дверь.

— Пожалуйста! Присаживайся!

Петрик осторожно сел на краешек стула. На письменном столе он увидел коробку с конфетами и круглую пачку печенья. Поручик пододвинул бутылку с лимонадом и раскрыл синюю пачку.

— Когда ты арестован?

— Восьмого числа.

— Десять суток сидишь? Ай-ай! — франтоватый поручик покачал головой. — Страшно неприятно! Ну, что ж, постараемся сегодня закончить твое дело. Угощайся, молодой человек. Конфеты хорошие и печенье неплохое. А это лимонад. Пей! Сейчас мы с тобой полчасика побеседуем. А если наша беседа пойдет удачно, ты отправишься не в камеру, а на свободу.

Вежливое обращение офицера Петрику понравилось. Он с удовольствием выпил лимонад и вопросительно взглянул на поручика.

— Может быть, еще?

— Лимонад хороший! — осмелел Петрик.

— С печеньем попробуй. Неплохо?

— Неплохо! — подтвердил Петрик.

— Тебе пятнадцать лет, кажется?

— Еще не исполнилось.

— Расскажи, при каких обстоятельствах тебя арестовали?

— При каких? Иду я по улице и слышу кричат: «Держи, держи!» Глянул назад: вижу — человек тикает. Думаю, жулик. Я за ним. Бегу, бегу и налетел на тумбу! Ну, значит, и упал... Упал, а меня арестовали и в тюрьму привели. Ничего я больше не знаю.

— Карамельку возьми! — лукаво прищурил глаза поручик.

Петрик взял.

— Еще возьми!

— Спасибо.

— Так-так, Афанасьев. Значит, больше ничего ты не знаешь?

Петрик с недоумением поднял глаза на поручика.

— Я не Афанасьев!

— Вот как!

— Моя фамилия Грисюк.

— Грисюк?

— Да, Петр Грисюк! — отчеканил Петрик.

Поручик ласково усмехнулся.

— Я понимаю, ты записался при аресте под чужой фамилией. Это ничего. Бывает. Я-то знаю, что ты Григорий Афанасьев. Те-те-те! Не перебивай. Знаю, что ты приехал из Петрограда в Сибирь и занялся здесь... Почему ты смутился, голубчик? С кем грех не бывает. Ты человек молодой, неопытный, ну и попал в ловко расставленные сети. Давай выходить из беды. А я тебе помогу, Афанасьев, чем могу.

— Да я вовсе не Афанасьев! — вскричал Петрик.

— Не Афанасьев? Вот как! Значит, Рифмач — это не твоя партийная кличка? Большой Палец... Гм... Странно! Значит, ты из Петрограда в Башкирию не приезжал, и в Омске не был, в Усть-Каменогорске тоже... так, что ли?

«Откуда он знает, где я был?» — смутился Петрик.

— Опять покраснел? Это хорошо! Значит, стыд не пропал окончательно, и мы с тобой сумеем договориться. Ну, что же, я очень рад! Ты — молодой человек, у тебя вся жизнь впереди. Губить себя не к чему. А чистосердечное раскаяние даст тебе возможность заслужить прощение и выйти на свободу. Говори, дружок, всю правду. Расскажи, с кем ты держал связь? Вообще, все подробно.

— Какую правду? Я ничего не знаю! Вам надо Афанасьева, так вы его и ищите. А я Грисюк! Петр Грисюк!

— Ну и хитрец! Ну и напустил туману! Ай-ай! Дай я тебе еще лимонаду налью... И карамелечку, карамелечку возьми! Не хочешь? Не нравится? Печенье в таком случае. И печенье не хочешь? Так-так! Выходит, значит, и у красных партизан никогда не был? Опять смутился! Ну, вот видишь... Шила в мешке не утаишь! Мы же все знаем! Все! Не будем поэтому напрасно терять времени. Начинай рассказывать.

— Да что рассказывать-то?

— Не знаешь, как начинать? С чего? Хорошо, помогу. Начинай хотя бы с Рубцовки. Как ты развинчивал рельсы?..

Петрик почувствовал облегчение. Его принимают за какого-то Афанасьева. Не страшно. Самое главное, чтобы не пронюхали про Усть-Каменогорск и восстание в крепости, а Рубцовки бояться нечего. Он там не был и даже не знает, где она находится. И Петрик произнес возмущенно:

— Я развинчивал рельсы?!

— Да, Афанасьев Григорий, ты, собственными руками. Нам ведь все известно. Как тебя после крушения задержали и даже как ты скрылся. Смелость у тебя поразительная!

— Брехня! — решительно сказал Петрик. — Да я и в Рубцовке никогда не был.

— Как мне тебя жалко! — тихо сказал поручик. — Такой молодой, красивый, смелый, умный... и — упрямый. А ведь упрямство знаешь чем грозит?

Он зажмурил глаза, покачал головой и приложил указательный палец к виску.

— Расстрелом!

Петрик вздрогнул.

— Контрразведка — не суд! У нас к людям свой подход. Если мы видим, что человек совершил даже большую вину, но раскаялся и опасности для правительства не представляет, мы его отпускаем на свободу. Иди и больше не попадайся. Но... если преступник думает провести нас, отпирается, не хочет сознать своей вины, держит камень за пазухой, то...

Поручик опять зажмурил глаза и снова покачал головой:

— Расстрел! Расстрел!

Холодные мурашки поползли у Петрика по спине.

— Милый, голубчик! — мягким голосом заговорил офицер. — Я с тобой сейчас говорю не как следователь, а как родной, близкий человек... как друг. Я вижу, ты молод, мне жалко тебя, и, поверь, мне совсем не хочется тебя губить. Разве приятно посылать своего ближнего на расстрел? Что я — зверь? Сердца у меня нет? Я с тобой откровенно говорю. Вина твоя велика. Тебя могут расстрелять. Но ты — мальчишка. Это твой козырь. Чистосердечное раскаяние — второй козырь. Мое ходатайство — третий козырь. В результате — сплошные козыри, и ты пойдешь на свободу. Понятно?

— Да как же мне каяться в том, в чем я не виноват? Вы меня спрашиваете про Рубцовку, а я там и не был никогда. Вы меня считаете за Афанасьева, а я Грисюк! Вы говорите, что я рельсы развинчивал, а я их не развинчивал.

— Ну, что же, я тебе докажу, что ты действительно Афанасьев. Авось тогда ты будешь сговорчивее.

Поручик нажал кнопку звонка, вошел солдат.

— По этой записке приведите заключенного!

Солдат повернулся на каблуках и вышел. Поручик достал пухлое дело в синей обложке и начал перелистывать.

— Мой совет тебе, Афанасьев, сознаться до очной ставки.

— Не в чем мне сознаваться, — буркнул Петрик.

— Дело твое! На меня не обижайся. Я все сделал, чтобы спасти тебя.

Поручик взял чистый лист бумаги и заскрипел пером. Петрик с тоской глядел на офицерские усики. И все это получилось из-за несчастных писем к калашнице Лизе! Как теперь выкрутиться из беды? Как доказать, что он не Афанасьев?

Осторожный стук в дверь прервал размышления Петрика.

— Можно! — крикнул поручик.

Петрик повернул голову и раскрыл рот от удивления: часовой пропускал в комнату рыжего человека в голубых очках, в сером куцем пиджаке. Петрик узнал Синяка.

— Проходите сюда, Василий Иванович! Присаживайтесь! — сказал поручик, указывая на стул. — Лимонаду не хотите ли?

— Нет, я не хочу вашего лимонаду! — с отвращением ответил рыженький, садясь рядом с Петриком и оглядывая его.

— Печенье? Конфеты? Папиросы?

— Не хочу.

— Ваше дело, — кротко сказал поручик и скосил глаза на Петрика. — Итак, господа, взгляните хорошенько друг на друга. Узнаете?

Синяк поправил на носу голубые очки. Петрик смутился, но Василий Иванович равнодушно отвернул голову.

— Ну-с, как? Кажется, знакомы?

— Что вы от меня, поручик, хотите? — заговорил Синяк, раздражаясь. — Я хочу знать, что вам, наконец, от меня нужно?

— Тоже ваш? Гражданский? — ухмыльнулся поручик, поглаживая ежик.

— Может быть, и гражданский, а может быть, и нет. Через меня прошло сорок девять человек, и я не мог запомнить всех в лицо.

— Взгляните внимательнее, господин Синяк. Неужели вы не узнаете Григория Афанасьева?

— Надоели вы мне с Афанасьевым. Наловили кучу ребят и сами не знаете, что с ними делать! — сердито прохрипел рыжий. — Я требую, чтобы этой комедии был положен конец и вы мне объяснили, за что меня держат в тюрьме.

— Хорошо, я вам объясню, только вначале вы скажите: Афанасьев это или нет?

— А черт его знает, может быть, и Афанасьев. От этих ребят у меня пестрит в глазах. Я сейчас собственного сына не узнаю.

Василий Иванович вдруг побагровел и быстро заговорил, задыхаясь от возмущения:

— Я сидел при царизме. Но там хоть был порядок, возьмут жандармы и сразу же скажут, за что именно. А у вас — настоящий Вавилон. Схватили, сунули в какой-то ад кромешный и ни слова. Черт знает что! Произвол!

— Теперь можно и объяснить, — сказал поручик. — Все нити находятся у нас в руках, и дело раскрыто.

Любезно улыбаясь, он вынул из обложки исписанный лист бумаги.

— Могу огласить материал по вашему делу, — глаза поручика забегали по листу. — Это можно не читать... Тэк-с... Это тоже несущественно. Гм... Начнем отсюда.

И офицер принялся за чтение, поминутно взглядывая то на Синяка, то на Петрика.

— «...Предвидя неизбежность гражданской войны и желая лучше организовать разведывательную работу в тылу противника, большевики заблаговременно перебросили на Волгу и в Сибирь несколько своих детских шпионских организаций. В частности, в Семипалатинскую губернию попала одна из лучших школ детского шпионажа, существовавшая в Петрограде под видом детдома имени Веры Слуцкой. Эту школу накануне чехословацкого переворота большевики перебросили под Белебей, где она носила название деткоммуны. Руководил ею большевик Антон Иванович Лобода, являющийся в настоящее время начальником штаба в партизанском отряде Артема Избышева. Насколько тонко была разработана конспирация в этой школе, показывает ее организационная структура. Дети-шпионы группировались в пятерки, причем каждая пятерка носила название Рабочей Руки, во главе которой стоял Большой Палец. Сорок девять воспитанников этой школы, согласно инструкции красного командования, были переброшены в августе прошлого года из Омска в Усть-Каменогорск, где тайный агент большевиков, член местной земской управы, а также и Учредительного собрания Василий Иванович Синяк...»

— Ложь! — неистово завизжал рыженький и стукнул кулаком по столу. — Подлая ложь! Вы хотите замарать мое честное имя беспартийного интеллигента. Но вам не удастся это! Не удастся!

Поручик подождал, пока рыженький успокоился, и продолжал:

— «...тонко провел в жизнь полученную инструкцию. По его плану дети-шпионы были отданы на воспитание так называемым гражданским родителям, в результате чего вначале весь Усть-Каменогорский уезд, а впоследствии и соседние уезды были наводнены шпионами».

— Да это прямо из «Тысячи и одной ночи»... Сказка Шехерезады! — вскричал Синяк.

Но поручик продолжал читать без малейшего смущения:

— «По собранным сведениям, выяснилось: из 49 человек, розданных гражданским родителям, ни одного не оказалось на месте. Все они разбежались и скрылись, причем значительная часть из них очутилась у красных партизан и приняла активное участие в борьбе с правительственными войсками. Так, например, Афанасьев Григорий, партийная кличка Рифмач, содействовал устройству крушения воинского поезда под Рубцовкой. Будучи задержан, Афанасьев бежал из-под стражи в Семипалатинск, где и скрывается в настоящее время. Установлено также, что два малолетних шпиона из этой же школы находились при штабе Избышева в Медведке. Все эти факты наглядно показывают, что Василий Иванович Синяк является тайным агентом большевиков, а советские дети (49 человек), присланные из Омска, — воспитанники детской школы военного шпионажа».