Пропавший брат

Расстрел двадцати восьми

Эльза села на скамейку возле дома и прислонилась затылком к широкой доске, а факир сказал Боре:

— Смотри, что я буду делать.

Он взял в левую руку несколько кинжалов и отошел на пятнадцать шагов от жены.

— Смотри сюда.

Факир метнул кинжал в Эльзу. Боря даже зажмурился от страха. Но кинжал вонзился в доску у самого уха женщины.

— Смотри.

И второй кинжал, пущенный с такой же меткостью, очутился рядом с первым.

— Смотри.

Факир метал кинжалы, почти не целясь. Через минуту белокурая голова Эльзы была окружена стальными сверкающими лезвиями.

— Этот номер называется «рамкой смерти», — пояснил Тунемо-Ниго и, подойдя к Эльзе, стал выдергивать из доски глубоко вонзенные кинжалы. — У меня верный глаз и точная рука. Спроси ее: страшно ей было?

Эльза печально улыбнулась и ласково сказала:

— Не бойся, Боря. Тунемо ни за что не промахнется.

А Боре было все-таки страшно, когда факир крикнул:

— Садись на ее место и не шевелись!

— Не бойся, не бойся, — ласково сказала Эльза. — Закрой спокойно глазки и только не шевелись.

Она сама взяла Борю за руку и усадила на скамейку. Боря дрожал от страха. Эльза гладила его по голове.

— Успокойся, милый.

Тунемо-Ниго смотрел на Борю сердитыми глазами.

— Ты же не девчонка! Будь мужчиной. Отойди, Эльза.

Факир взял в левую руку кинжалы. Боря закрыл глаза. Сердце его замерло. Вот сейчас...

Но в это время раздался колокольный звон, и Тунемо-Ниго, уже замахнувшийся кинжалом, задержал руку.

— Что там случилось? Не пожар ли?

Боря открыл глаза. Шум нарастал. Эльза поспешно подошла к калитке.

— Всадники... С пиками... Остановились около церкви.

Факир убрал кинжалы в плоский ящик, накинул на плечи полотняную куртку и сказал жене:

— Надо сходить посмотреть.

— Отсюда тебе не видно? — запротестовала Эльза. — Это анненковцы. Лучше им на глаза не попадаться.

Но Тунемо-Ниго не только пошел сам, но прихватил с собой и Борю.

Встревоженные колокольным звоном жители станицы боязливо выходили из ворот на улицу и, все время оглядываясь, нерешительно шагали в сторону церкви.

Здесь, на заросшей травой площади, сгрудилась кучка пленников, окруженных казачьим конвоем. Должно быть, их гнали издалека и очень быстрым шагом. По измученным лицам стекали грязные струйки пота. Люди едва держались на ногах.

— Пить, — простонал один из пленников. — Пить.

Но казачий офицер, повернувшись в седле, показал нагайку:

— Я вот тебя напою!

Боря с ненавистью глянул на багровое лицо офицера. Как ему не стыдно мучить людей?!

А церковная площадь заполнялась народом. Звонарь перестал бить в колокол, и офицер подал команду:

— Смир-но!

Стало тихо. Боря увидел, как из-за церкви выехал на лошади другой офицер, и толпа расступилась, освободив ему дорогу. Он прискакал на середину площади, где стояли пленники, поднялся на стременах и махнул белой перчаткой.

Стало еще тише. И Боря услышал хрипловатый, словно простуженный голос:

— Господа станичники! Вы видите перед собой отъявленных злодеев. Их прислал из Петрограда сам Ленин, чтобы они здесь устроили свою поганую коммуну и распространили на Алтае большевистскую заразу. Эти негодяи пытались захватить наши казачьи земли... Но станичники сказали: не бывать этому. И коммуну разогнали ко всем чертям собачьим! А вот эта красная сволочь была у Избышева в отряде. Они воевали против нас. Брат Анненков приговорил их к смертной казни. И от его имени я говорю вам: казните этих злодеев какой хотите лютой смертью. А в награду можете забрать их барахло.

Офицер сделал паузу и крикнул:

— Ну, охотники, выходи!..

Охотников в толпе не нашлось. Люди отворачивались и молча стали расходиться в разные стороны.

И тогда один из пленников закричал глухим голосом на всю площадь:

— Товарищи!.. Мы — большевики, мы — коммунары, но мы не сделали никакого зла трудовым казакам. Среди вас есть тоже бедняки, для них Ленин...

Пленник не докончил. Конвойный сшиб его прикладом. Но Боря успел разглядеть его лицо и узнал говорившего: это был Гордиенко. В избушке у него останавливались Софроновы, когда везли зимой Борю из Усть-Каменогорска в Маралиху.

— Я знаю его, — сказал Боря факиру. — Он хороший...

Тунемо-Ниго крепко стиснул Борину руку.

— Прикуси язык!

Народ торопливо покидал церковную площадь. Когда она опустела, казачий офицер, багровый от гнева, скомандовал:

— По коням!

И конвой погнал пленников по улице на другой конец станицы. Станичники стояли у ворот и боязливо смотрели на связанных коммунаров. А они шли, пошатываясь, и пели нестройными голосами:

В Петрограде, за Невской заставой,
От аптеки версты полторы,
Собирались в обуховской школе
Коммунары Российской земли.
Собирались они не случайно,
Но объяты идеей одной,
Чтобы жить трудовою коммуной,
Вместе жить пролетарской семьей.

Станичники провожали печальную процессию задумчивыми глазами и переглядывались.

— Куда их теперь?

— Уведут в горы и шлепнут.

— Нет. В Усть-Каменогорск погонят, в крепость.

— Там и так тюрьма битком набита.

— Будут с ними возиться! По дороге в расход пустят.

— А может, они ни в чем неповинные...

Вот уже скрылась из виду страшная процессия, а станичники все не расходились. Они стояли у ворот и обсуждали судьбу пленных коммунаров.

Она стала известной в тот же вечер. Прибежала соседка и с ужасом рассказала:

— Всех порешили анненковцы, всех до одного. Увели в горы, на краю обрыва поставили и начали палить. Который и живой еще был, так в пропасти разбился о камни. А некоторых на куски порубали. Вот живодеры! Креста на них нет, окаянных!

Боря вспомнил Гордиенко и зарыдал. Эльза тоже вытирала слезы. А факир схватил свои кинжалы и стал метать их в стену. Когда он вонзил последний кинжал, Боря увидел на стене изображение креста.