Пропавший брат

Из-за острова на стрежень

Сидячий труд сапожников располагает к хоровому пению. В тюремной мастерской заключенные тоже не могли прибивать подметки молча. Правда, они пели очень тихо, но если сразу запоют тридцать человек — все равно будет слышно.

Полковник Познанский обожал русскую песню, и когда звуки ее доносились в открытое окно комендантской квартиры, он, словно сытый кот, жмурил от удовольствия заплывшие жиром глаза.

Однажды, обходя камеры, комендант подкрался к сапожной мастерской и неожиданно вырос в дверях.

— Встать! Смирно! — гаркнул надзиратель.

Песня оборвалась. Заключенные стояли, застигнутые врасплох. Захар держал молоток, Петрик шило, Ферапонт Иванович деревянную колодку.

— Это что за мычание? Какие здесь коровы собрались? — комендант всматривался в каждого сапожника, словно рассчитывал увидеть рога. — Русскую песню нельзя мычать. Ослы! «Стеньку Разина» надо петь так, чтоб все косточки пробирало, как в бане березовый веник! Чтоб я больше не слышал коровьего мычания. Зарубить на носу!

И комендант, сверкнув глазами, двинулся дальше.

Слова полковника обрадовали Захара. В тот же день он стал искать среди заключенных музыкального человека и обнаружил в одной из камер учителя Булавкина. Он когда-то был певчим в местном соборе.

— Был, был! — радостно подтвердил Булавкин, когда с ним заговорил Захар. — Обожаю церковную музыку. Божественная красота! Возьмите «Херувимскую» Чайковского, или «Взбранной воеводе» Кастальского, или «Отче наш» Бортнянского, или...

— Верю, верю! — торопливо перебил Захар. — Но полковник Познанский предпочитает народную песню. Веселую или такую, чтобы слезу вышибала струей. Приходится равняться на его неприхотливый вкус.

— Что же вы от меня хотите? Я страдаю здесь невинно.

— Дорогой, мы все здесь сидим ни за понюшку табаку. Это другой разговор. А заключенные хотят от вас, чтобы вы создали тюремный хор. Надо поддерживать с комендантом хорошие отношения. Душа у него музыкальная и...

— Душа у него — как у бегемота, — перебил Булавкин. — Не хочу развлекать бегемота.

Учитель всерьез заупрямился, и потребовалось немало труда уговорить его.

Так в тюрьме появился хор. В нем участвовали Захар и Чайкин, обладавший густым басом. У Захара слуха не было. Булавкин с раздражением сказал:

— Медведь вам на ухо наступил, когда вы в люльке лежали.

После этого Захар петь боялся, он только шевелил губами. Зато Петрик заливался соловьем, приводя в одинаковое восхищение бывшего соборного певчего и коменданта Познанского.

А дальше повелось так: дежурная ночная охрана, чтобы не скучно было, заставляла хористов развлекать себя. И Захар обрадовался. Тюремный хор в нужную минуту сможет обезоружить подвыпившую охрану и начать восстание. Сможет, конечно, при одном условии: если все хористы будут свои люди, готовые взглянуть смерти в глаза.

Комендант Познанский даже не подозревал, что по ночам заключенные певцы развлекают тюремных надзирателей и караульных солдат. Он думал, что они поют только на работе, за починкой сапог, да в тюремной церкви во время богослужений.

Ради церковного пения в тюремный хор вступил и Ферапонт Иванович, человек верующий. Захар, знавший историю ареста Тиунова, отнесся к его поступку с некоторой настороженностью. Он понимал, что мастер-художник, безбедно проживший всю жизнь благодаря туфлям царицы и обнищавший на другой день после революции, вряд ли примкнет к повстанцам. Захар даже Петрика предупредил, чтобы тот не болтал лишнего с Ферапонтом Ивановичем.

Благодаря организаторским талантам Захара, под видом безобидного хора, разрешенного комендантом, появилась грозная боевая дружина, способная в определенный час захватить крепость в свои руки.

Только два человека в хоре — регент Булавкин и сапожник Тиунов — ничего не подозревали о готовящемся восстании. Остальные певцы, в том числе и Петрик, были дружинниками.

Чтобы удобнее было руководить подготовкой восстания, Захар подобрал себе десять помощников. Так в стенах крепостной тюрьмы родилась «десятка». В нее вошли преимущественно фронтовики, среди них был и Карп Семенович Чайкин.

Подсчитав свои силы, «десятка» наметила поднять восстание не ранее середины августа, но Володя, пришедший на свидание к Петрику, передал мнение Павла Петровича: надо поспешить и выступить в последних числах июля.

— Уже создан ревком. Он помещается на Ильинской улице, на левой стороне, угол Базарной. В доме Семенова. Недалеко от крепости. Надо постучать в окно четыре раза. Пароль — «победа». Запомни хорошенько и передай товарищу Захару.

— Хорошо!

— Контрразведка много наших арестовала, — сказал Володя брату. — Мы сейчас ночуем в шалаше. Павел Петрович велел передать товарищу Захару, что осталось только восемь человек на свободе.

Получив такое сообщение, Захар собрал «десятку» и назначил выступление через два дня: в ночь на тридцатое.

Утром двадцать девятого дружинники узнали: сегодня в ночь.

В этот день на лицах заговорщиков Петрик читал тревожные мысли. Каждый старался скрыть невольное волнение, только один Захар казался спокойным. Постукивая молотком, он подбивал подметки, и лишь изредка лоб его прорезали морщинки. Обед прошел в непривычной тишине. Наступил долгожданный вечер.

В городе, на пожарной каланче, пробили девять ударов, потом, через целую вечность, десять. Еще ждать целых два часа. Никогда для Петрика не тянулось так мучительно долго время, как в этот вечер.

Заговорщики молча лежали на нарах. Каждый думал: встретит ли он завтра утреннее солнце? Каждый вспоминал своих родных и близких, оставленных на воле. Медленно, страшно медленно тянулось время. Петрик смотрел на синий квадрат вечернего неба, перекрещенный тюремной решеткой. Вот сверкнула яркая серебряная звездочка. Хорошо сейчас на воле! Что-то делает Володя? Завтра утром он его увидит... А вдруг охрана не позовет сегодня певцов? Тогда ничего не будет. От этой мысли Петрику стало не по себе.

Вдруг он услышал знакомую мелодию. Это Чайкин вместе с другом-обуховцем замурлыкали свою любимую песню:

В Петрограде за Невской заставой,
От аптеки версты полторы,
Собирались в обуховской школе
Коммунары Российской земли.

Певцы замолчали. Чей-то хриплый голос попросил:

— Чайка! Расскажи про Ленина.

Карп Семенович уже рассказывал, как ему довелось побывать в Смольном на приеме у Владимира Ильича. Все помнили этот рассказ, но сейчас, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, заключенным хотелось вновь его услышать.

И Чайкин не заставил себя упрашивать. У него тоже было желание забыться и скоротать время мучительного ожидания. Он сел и стал рассказывать:

— Ленина я видел первый раз в позапрошлом году в мае месяце. Он в Михайловском манеже выступал, на солдатском митинге. Вольную публику туда не пускали, а я в то время в первом запасном полку служил, унтер-офицером был старшим, три лычки носил... Говорить он умеет. Насчет войны и мира все разъяснил. Я как раз возле грузовика стоял, а Ленин с него говорил. Ну, а во второй раз я его совсем рядом видел, даже разговаривал. В его кабинете, в Смольном. Меня делегатом выбрали на общем собрании коммунаров, чтобы к нему пойти на прием. Ну, пришли, нас к нему провели. Он за письменным столом сидел и писал. Поднялся к нам навстречу, с каждым в отдельности поздоровался.

— Садитесь, — говорит, — товарищи, будем разговаривать по вашему делу.

Мы сели, кто в кресло, кто на диван. Осмотрел он нас всех и спрашивает:

— Рассказывайте, чем я могу быть полезен обуховским рабочим.

Мы глядим на Михалковича, он у нас вроде за главного считался, у него язык был крепко привешен. Поговорить мог. Ну, он начал объяснять: в Питере, дескать, голод, подвозу нет, хлеба дают вот такой ломтик, чуть поболе спичечного коробка, поэтому решили, говорит, мы поехать на Алтай.

А Ленин поглядел на нас и удивился:

— Почему же на Алтай?

Ну, мы тут все в один голос:

— Хотим жить коммуной и на земле работать. Сами хлеб добывать будем.

Ленин подумал и говорит:

— Дело затеяли хорошее. Только зачем ехать так далеко? Можно и поближе найти землю. Вот, например, под Лугой!

А наши коммунары уже настроились ехать на Алтай. Сколько разговоров было по этому поводу — менять не хочется, да и невозможно.

— Под Лугой земля плохая, глинистая, — отвечает ему Михалкович. — Да и голодно в Луге, кусать нечего. А на Алтае чернозем богатый, плодородный и кризиса нет продовольственного. Вот спросите товарища Курбанова, он семипалатинский, земли тамошние знает.

Тут все повернулись к Курбанову. Он подтвердил и стал рассказывать про Алтай.

Владимир Ильич послушал и согласился:

— Раз там так хорошо, пусть будет по-вашему. Поезжайте. Чего же вам на дорогу нужно?

Михалкович из кармана бумажку вытащил и стал перечислять.

Владимир Ильич выслушал его и взял карандашик.

— Это мы найдем, — говорит, — а вот этого не сыщем. Время, сами понимаете, тяжелое!

И распорядился нам отпустить двести военных палаток, походные кухни, мыло. Винтовок дал, патронов, пороху, белья постельного...

Потом бумажку написал в Наркомзем, чтобы полное содействие коммуне оказывали, а на прощание говорит:

— Дело вы задумали правильное. Поедете в глухой край сибирский, я знаю, как там люди живут. Народ темный, просветить его надо. Расскажите крестьянам, что такое советская власть, многие еще не понимают, какой поворот в жизни она им несет.

А потом выдал нам мандат, и сам поставил круглый штемпель. Эх, знал бы товарищ Ленин, что нам по его мандату здесь пережить пришлось! Через какое пламя мы прошли, и что еще увидеть придется!

Чайкин умолк. В тихой задумчивости сидели слушатели. Кто-то сказал с восхищением:

— Ничего не скажешь, Ленин — башковитый человек!

— Другого такого не сыщешь на всем белом свете!

— Всю Россию поднял против буржуев!

— Мир — хижинам, война — дворцам! Придумать надо!

— Богачей как взял за горло! Мертвой хваткой!

— Он знает, как с этой гнидой обращаться!

— Еще бы не знать! Сам из рабочего классу. Голимый пролетарий.

— Какой рабочий?! Из мужиков он. Сохой землю пахал... У нас один видел его, гречку сеял...

— Погоди, Ленин еще весь мир перепашет!

Тут поднялся Захар и заговорил тихим голосом, почти шепотом, но все услышали его горячие слова:

— Всё верно, товарищи! Всё! Ленин, хотя и не мужик и не рабочий, но он начал революцию для освобождения всего человечества. Сейчас идет последний решительный бой. Мировая буржуазия послала в Сибирь иностранные войска. Она купила Колчака и Анненкова. Их руками она хочет задушить нашу пролетарскую революцию. Но у буржуев руки коротки, товарищи! Красная Армия занимает Сибирь. Кругом полыхают восстания. Завтра Анненков побежит из Усть-Каменогорска, как заяц. Момент для нас опасный. Атаман может расстрелять всех заключенных. Спасение в наших руках. Чем смелее мы будем действовать, тем меньше будет жертв. С верой в правоту дела Ленина мы...

Захар не успел кончить. Где-то хлопнула тяжелая дверь. Заключенные прислушались. И никто не мог понять, стучат это сапоги по коридору или так сильно бьется в груди взволнованное сердце.