Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Во время чтения этих стихов кадетом раздались недовольные замечания, потом шиканье, свистки и, наконец, требование прекратить эту «пропаганду». Кричали с мест: «Долой декадентщину – мы из-за нее здесь сидим!» – и еще что-то в этом роде. Этим, кажется, вечер и закончился. Негодование вылилось не только на автора, но и на кадета, читавшего эти стихи, совсем уж незаслуженно. Я вот упомянул о диссонансе, «дошедшем и до малышей». Да, несмотря на возраст, даже мы распознали в этих строках что-то похожее на то, что каждый почти слыхал где-то из уст агитаторов. Мы не знали, конечно, ни кто такой Брюсов, ни того, что этот Брюсов – член ВКПБ с 1919 года, и не могли предполагать, что через 2 года его пятидесятилетие будет отмечено вручением ему грамоты от «рабоче-крестьянского» правительства. Но вот нюх и тогда был безошибочный, и я с гордостью вспоминаю это теперь, смотря на девиз нашего корпуса: «Верны заветам старины!»

Почти все свободное от занятий и купания время кадеты занимались спортом. Вспоминается мне один из наших гимнастических праздников. Его устраивали на футбольном поле. Съехалось много гостей – англичане, французы, итальянцы и греки. Надо заметить, что администрация Суэцкого канала почти сплошь состояла из французов и только отчасти из итальянцев. Вот они-то и посетили теперь наш праздник. Стоявшие поблизости полки прислали делегации, а шотландцы – свой оркестр волынщиков. Был и у нас свой хор трубачей, особенно обогатившийся духовыми инструментами, полученными в подарок от Морского корпуса, который приблизительно в это время был расформирован. Шотландцы перед началом празднества прошли по полю церемониальным маршем. Не забыть величественного тамбурмажора в леопардовой шкуре с раззолоченным жезлом, белые гетры и юбочки, непривычные для уха звуки волынки и непревзойденных виртуозов-барабанщиков. Как ловко они подбрасывали палочки высоко в воздух и ловили их, в тот же момент опуская их градом на кожу барабана и рассылая в воздух пулеметные очереди… Незабываемое зрелище! Затем следовали кадетские вольные движения всем корпусом, а потом только старшими кадетами – как все это было красиво и четко! Вольные движения выполнялись под наш оркестр, и я до сих пор помню мелодию – да разве можно забыть все то, что связано с жизнью родного корпуса? Затем последовала работа кадет на снарядах – мускулы, казалось, не участвовали в ней, настолько она была плавная и невесомая. Здесь же около снарядов гости стреножили своих коней или же дали малышам подержать их, и какое это было для маленьких степняков счастье! Степняки жались к коням и интересовались ими, пожалуй, больше, чем тем, что происходило на поле.

Самым популярным видом спорта у нас был футбол. «Гоняли» мяч буквально все и чуть ли не всегда, даже идя в класс. Самые крохотные (был у нас и приготовительный класс из Донского пансиона) гоняли всякое подобие мяча, сооружая его из тряпок. А приехали кадеты, имея довольно слабое понятие о футболе. Дело в том, что в Новочеркасске хотя и играли, но мало. В общем, скажем – приехали неучами. Первыми учителями оказались игроки из бурмийского полка и еще какие-то индусы. Те никаких «бутсов» не признавали и босиком били мяч зверски, страшно становилось. Постепенно с ними и на них тренировались наши кадеты. Вначале, конечно, учителя избивали наших футболистов как хотели, гол за голом, позор за позором. Но время шло, и подошел, наконец, момент, когда ученики почувствовали в себе силенки. А в это время случилось так, что английский суперинтендант лагеря, мистер Крэгг, начал спорить с кадетами, что им никогда не победить бурмийцев. Держали пари на хороший обед, чуть ли не с шампанским, и наши выиграли. А выиграть было нелегко. Нападение бурмийцев было стремительным, они вырывались вдруг вперед с дикими криками: «Бурма!» – и никакая натренированная пассовка вначале не помогала. Как жаль их было потом: они плакали как дети. Мистер Крэгг сдержал слово и угостил нашу команду обедом, а бурмийцам, с чисто британской колониальной снисходительностью, выдал по плитке шоколада. После этого наша команда начала играть со всеми командами в округе и, как ни странно, лупить их. Задранные было носы, однако, пришлось потом опустить, когда приехала команда английских королевских летчиков – те всыпали 11:0. Это не умерило пыл у наших, и они потом ездили сражаться со всеми арабскими хорошими командами в Каире. Результатов не помню. Официальных команд у нас было три. Первая в фуфайках георгиевских цветов, остальных не помню. Была еще команда, составленная, между прочим, из очень неплохих игроков – они называли себя «командой непризнанных талантов». В первой команде были «звезды». Орлом летал правый край Тулаев, чуть ли не перепрыгивавший с разгона через голову летящего на него противника. В форвардах классически-спокойно водили мяч Мацкевич и красавец Коля Ляшенко. Зверски, жестоко, хотя и наружно-спокойно бил мяч Герштенцвейг. Изящно играл «Вячка» Алимов.

С футболом у всех нас связано и неприятное воспоминание, закончившееся почти трагично. Как-то в шутку наш директор решил сколотить команду из воспитателей. Забавно, что служащих военно-учебного персонала у нас всегда называли «зверьми» или «лавочкой». Итак, «звери» решили выступить против кадет. Голкипером стал сам директор. Все шло хорошо и весело, смеху было достаточно. Помню, что один из «беков», в защите, стоял неповоротливый с виду и очень полный войсковой старшина Хмарин, проявивший неожиданную легкость и проворство в игре. И вот случилось так, что мяч попал к одному из наших «опасных» игроков, и тот, позабывшись и не рассчитав силы удара, влепил невероятно сильный мяч прямо в живот директору. Генерал упал, его сразу же увезли в госпиталь. Не помню уже, оперировали ли его, или нет, во всяком случае, ему пришлось долго пролежать в госпитале. Больше уже «звери» с кадетами в футбол не играли. А что должен был переживать тот кадет, который случайно позабыл, с кем играет!

Помню еще один случай в связи с футболом. Это было недоразумение на почве нашего слабого знания языка. В то время мы, конечно, были убеждены в своей правоте и в том, что противник нас старается надуть. Дело в том, что по воскресным дням мы часто ходили в Измаилию, на футбольное поле, где состязались греческие, французские и арабские команды. В один прекрасный день подошел к нам какой-то грек и предложил, чтобы в следующее воскресенье наши «бойс» сыграли против греческих «бойс». Мы это поняли по словарику – то есть как предложение нашим мальчикам, малышам сыграть против греческих малышей. В следующее воскресенье мы выставили на поле команду чуть ли не моего класса и спокойно ждали появления таких же карапузов. Каково же было наше изумление, когда на поле прибыли здоровые парни с версту ростом и почти бородачи! Откуда мы могли знать тогда, что слово «бойс» означает также и «парней», «ребят»? Возмущению нашему не было тогда границ. Мы волновались, орали и обвиняли бедных греков в том, что они хотели нас обмануть. Помню, как кто-то особенно бесновался и, не думая, понимают ли его греки, или нет, вопил: «Сказано было бойс, значит, и должны были прислать своих бойсов!» Со свистом и улюлюканьем греки были изгнаны малышами с поля. Теперь, оглядываясь на прошлое, стыдно, что мы так осрамились в отношении знания языка.

Всем, или почти всем, пришлось переболеть в Египте «куриной слепотой» или чем-то вроде этого. Поговаривали, что это – отголосок самума, бушевавшего где-то далеко, в Сахаре, и принесшего сюда, как пулю на излете, поток песку, поражающего на некоторое время зрение. Не знаю – правда это или же фантазия. Во всяком случае, с наступлением темноты мы теряли способность различать окружавшие нас предметы, натыкались на колышки палаток, расквашивали себе носы и лбы и вообще выходили из строя до утра. Ночью глаза сильно гноились, так что утром приходилось их промывать какой-то пакостью. После этого долгое время мы носили специальные очки с темными стеклами и частой сеткой сбоку, защищавшей глаз. А потом зрение становилось нормальным, и никогда больше эта болезнь к нам не возвращалась.

Донимали москиты – ой, как донимали! Но нам выдали потом особые сетки, закрывавшие пологом всю кровать и подвешивавшиеся к потолку палатки. Теперь я их часто вижу в африканских фильмах и невольно вспоминаю Египет.

Вспоминается один случай, закончившийся трагически для одного из наших кадет. Изредка кадеты приглашались в дома служащих Компании Суэцкого канала. Мне, малышу, удалось только два раза побывать в одном из этих домов, и только как певчему. Старшие же кадеты приглашались, конечно, чаще. Это были обычно вечеринки, на которых выступали и хозяева, и гости, всякий, кто обладал каким-нибудь талантом. Пели, танцевали, играли на рояле. Слуги-арабы в бурнусах и чалмах разносили среди гостей прохладительные напитки. Кадетам перепадало и виски с содой, а нам, малышам, лимонады да шербеты. Нужно сказать, что вообще с алкоголем мы познакомились гораздо позже, уже в Югославии. А тут не давали даже пива, и воспитатели за этим строго следили. Правда, мы сами делали что-то вроде настойки на финиках, запечатывали бутылки и зарывали их в песок. Получалось что-то вроде ситро, только крепче. А иногда забудешь о бутылке или же не найдешь ее, так как песок затягивает; а потом будит тебя ночью выстрел – это бутылке надоело в песке сидеть, она и вылезет, а пробка – в потолок! Но, как правило, с алкоголем мы не были знакомы. Итак, возвращаюсь к вечеринкам. На одной из них кадет Костя Греков влюбился в красивую итальянку. Костя всерьез принял весь арсенал женского кокетства – и потупленные глазки, и улыбки, и кто знает, может быть, и поцелуй украдкой. И Костя решил жениться. Но сердце его «симпатии», как называли тогда, было не то отдано другому, не то просто ей было совершенно ясно, что брак с безвестным русским беженцем ничего хорошего ей сулить не может. Во всяком случае, Косте было отказано, и он решил покончить с собой. В этом отношении в семье вообще было что-то неблагополучное, так как и его брат, и еще кто-то из членов семьи также покончили жизнь самоубийством. Чтобы привести план в исполнение, Косте надо было заполучить винтовку с боевыми патронами, а это было не просто – нужно было быть в карауле или же наказанным, в боевой. Насколько помню, Костя добился именно последнего и таким образом получил доступ к винтовке. Случилось так, что в то злосчастное утро я вышел раньше из столовой, нес чай кому-то из оставшихся в сотне. Выстрела я не слышал, как ни странно. Я видел только, как из караульной палатки выбежал кто-то, упал на песок возле часового и как кровь выходила из горла, перемешиваясь с песком, и снова, вдыхаемая, возвращалась в горло. Костя крикнул что-то вроде: «Больно, больно!» – но другие потом утверждали, что он крикнул: «Коля, Коля!», зовя своего брата, который еще раньше в России покончил с собой. Выяснилось, что он снял ботинок и пальцем ноги нажал на спуск. Через короткое время Костя был мертв. Мертвецкой у нас не было, и тело положили по соседству с нашим классом, где происходил урок. Я помню, как на переменке мы влезали на скамейки и через стенку тростникового барака с ужасом разглядывали Костю. Хор трубачей и кадеты провожали несчастного друга на городское кладбище. За гробом, вся в черном, шла женская фигура – невольная виновница его смерти.