Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Белый адмирал и Крымская эвакуация

Двенадцать белых греческих колонн на ионических капителях поддерживали белый фронтон и крышу Графской пристани. Сорок белых широких ступеней сбегало к воде Южной бухты города Севастополя. Довольно сильный ветер с севера гнал белые облака на юг по нежно-голубому небу. Мелкие острые волны бились о камни набережной и лизали привальный брус деревянного помоста пристани, осаждаясь жемчужными каплями на зеленой бороде тины и водорослей, на мокрых сваях и досках.

В этот час, пересекая площадь с памятником адмиралу Нахимову, мимо гостиницы Киста шли быстрым шагом четыре человека. Шедший впереди был в штатском. По элегантности его одежды можно было предполагать, что он только что прибыл из заграницы; трое за ним были в форме морских офицеров. Дойдя до портика белых колонн, они все разом остановились. К человеку в штатском подошел старший из спутников и, проведя рукою по всему горизонту, просящим, убеждающим голосом стал говорить ему:

– Ваше Превосходительство, посмотрите вокруг себя: вот южная бухта, в ней громадный порт, мастерские, плавучие доки, дивизионы подводных лодок, эскадренных миноносцев; там выше, на горе Корабельной стороны, экипажи морских команд, морской госпиталь; у берега крейсера и броненосцы, на рейде дредноут. Там, на северной стороне, сухой док Наследника Цесаревича, Инкерман с его бомбовыми погребами и складами боевого снабжения; там дальше, близ Ушаковой балки, Морская авиация и минная станция; а там на горе колыбель флота – Морской корпус! Все это будет ваше! Все это подчинится воле вашей и будет покорно вашему слову! Примите пост Командующего флотом Черного моря. Вы здесь человек новый. У вас блестящее прошлое. Ваш авторитет уважаем. Ваше имя имеет вес, оно объединит все, что не поддалось еще заразе и растлению, и встряхнет и ободрит растерявшихся и ослабевших в борьбе.

Примите пост Командующего флотом, вы тем спасете флот и поможете армии в ее борьбе против красных врагов; а в случае невозможности бороться, спасете и флот, и ее, уведя от врагов и их плена.

Тот, которого так горячо уговаривал искуситель, стоял, облокотясь на белую колонну, и снял шляпу, чтобы освежить свою голову.

Облака разрывались на клочья, и солнце поминутно освещало пристань. Осветило и его бледное, вдохновенное в ту минуту лицо. Ветер играл его черными, с легкой проседью волосами, разбрасывая пряди по высокому чистому лбу.

Да, Морской корпус… дорогое и светлое воспоминание… В роскошном аванзале у парадной лестницы, там, где собираются все родные навещать кадет, гардемарин, над диванами красного бархата, среди картин Айвазовского морских сражений и славы флота, среди белого мрамора бюстов Императоров, на белой мраморной доске золотом выбито: «1899 год окончил первым Морской Корпус Кедров Михаил[259]».

Завладевшее троном Государства Российского, самовольно пришедшее на смену великим Императорам Русским, Временное правительство, не имея в своей среде сильных и верных опытных правителей и преследуя людей Царства во имя республики, принуждено было взывать к помощи людей, создававших величие, красоту и силу Государства Российского, для того чтобы не все разом рухнуло, а хоть что-нибудь удержать в порядке и в силе, и вот призвало оно адмирала Кедрова на должность помощника морского министра, а затем и начальника Морского Генерального штаба.

В этих должностях адмирал оставался лишь 2 месяца, и, когда на пост морского министра вступил столь опытный «морской волк», как адвокат Керенский, адмиралу Кедрову было предложено адмиралом Колчаком отправиться к нему в Черное море для командования бригадой дредноутов. Но адмирал Колчак вскоре и сам отбыл из Черного моря; а адмирал Кедров уехал за границу для объединения военно-морских агентов Лондона и Парижа. Там за границей он получил предложение адмирала Колчака организовать заграничный транспорт по снабжению белых армий.

На культурном Западе Европы, в тиши нормальной, человеческой жизни начал жить адмирал Кедров, желая и здесь за рубежом приносить посильную помощь заболевшей «красной прививкой», бедной, терзаемой Родине; но она не хотела оставлять его в покое… И адмирал Кедров вернулся. Его вызвал из Севастополя Правитель Юга России генерал Врангель, для командования последним белым русским флотом и руководства Морским ведомством последнего русского правительства.

Приехав из Лондона в штатском, стоял он теперь на верхней ступени белой Графской пристани и, глядя на проплывавшие мимо разодранные бурей облака, мучительно думал, вступить ли ему еще на эту высшую, но тяжкую ступень – Командующего Черноморским флотом. Тем флотом, за кормой которого гордо реял Андреевский флаг с белым конем святого Георгия Победоносца, побеждающего красного змия.

Правитель Юга России, генерал барон Врангель, Главнокомандующий Белой армией, пригласив наутро во дворец адмирала Кедрова, обратился к нему как офицер к офицеру с горячей просьбой принять тяжелый и ответственный пост командующего Черноморским флотом и, в случае угрожающей и неминуемой опасности, спасти флот и армию в водах и на земле дружественной, но чужой нам державы… Адмирал Кедров пожал руку рыцарю генералу и дал свое согласие, выразив желание иметь контр-адмирала Н.Н. Машукова своим начальником штаба. Все возликовали.

С этого дня и до дня печального, черного дня прощания с великою Родиной, эти два человека неразлучно работали вместе. Они собрали распадавшийся флот, обновили, освежили личный состав и приготовили к роковой минуте горького отрывания от груди матери многих сотен тысяч горячо ее любивших детей тот ковчег, на котором они спасли их всех от ревущих волн великого красного потопа.

…К отплытию в Севастополе было готово 31 судно под Андреевским флагом.

И в портах Феодосии, Керчи, Ялты и других портах Крыма еще множество кораблей – всего белого флота 132 корабля. Это и был тот Священный Ковчег, которому было суждено спасти остатки Великой России.

Они создали тот разумный, твердый, ясный порядок, при котором в одну-две ночи смогли потом принять для спасения 136 000 людей, сразу покидавших Родину, когда почти никто уже не доверял друг другу, почти всеми овладевала тоска и безволие, когда красный враг стискивал свое багровое кольцо вокруг последней пяди белой земли, а любезные союзники – иностранные державы перестали оказывать материальную и моральную помощь, бросив белых героев на произвол судьбы.

Когда по горам, лесам и балочкам… в укромных местах Малахова кургана, прячась от глаз Белого Победителя, но чуя его близкую кончину, севастопольские «красные» матросы, портовые мастеровые, «розовые» перебежчики обыватели, «зеленые» хищники и другие вредители Родины тайно собирались и шептались, как бы помешать кораблям выйти из Севастополя, как бы испортить их механизмы, открыть кингстоны, затопить на рейде, в порту или даже в пути, что еще лучше, ибо тогда погибнут и бежавшие на них белые. Замышляли набросать мин у выхода в море, взорвать Инкерман, поджечь склады одежд и питания.

Долгие часы подряд на маленьких спинах моих милых кадет, ручных тележках и носилках сползали с горы зеленые и серые тюки зашитого и увязанного обмундирования, обуви и белья, и все это складывалось во флигеле и во дворе. Рота превратилась в багажную станцию. Вскоре к пристани корпуса подошла громадная портовая баржа и открыла свое огромное, китоподобное темное чрево… Железный кит наглотался до отказа учеными и учебными книгами, богатой беллетристикой. Астрономическими, физическими и химическими приборами. Кухонной и столовой посудой… Бочками сала, клетями кур, петухов и уток… Усталые и измученные грузчики закрыли это чрево тяжелыми люками и ввели по сходне последних трех коров.

Все остальное богатство, скопленное трудом многих, многих поколений, все эти вещи, к которым привык с детства, в которые вошла частица души, вся эта красота любимых картин и близких сердцу книг оставлялась навсегда во владение врагу. Не поймет он ее, разобьет грубою рукою, растопчет нежное, любимое и дорогое грубой и дерзкой ногой.

30 октября 1920 года. Наступило утро Зиновии Богонравы. И видно, так нравилось Богу, чтобы в этот день мы покинули родную землю. Ибо этим путем Господь спасал нашу жизнь и, как некогда святому Иосифу, сказал Он: «Возьми отрока моего и Марию, Матерь Его, и беги с Ними в Египет, пока не положу к ногам Его врагов Его».

Так и мы, взяв отроков наших, вывели их из дома и увели в Африку, где лежит Египет, сохранивший Господа нашего. Но как тяжело, как горько было покидать дом свой.

Маленький портовый катерок принял нашу баржу на буксир, огласил воздух резким свистом и медленно отошел. Перекрестились. Поплыли. Все невольно повернулись лицом к корпусу. Высокий белый дворец, широко развернув свои крылья по серой горе, холодным белым золотом бесстрастно смотрел с высоты и все уменьшался в размерах. На пристани горько плакала одинокая старушка – бабушка кадета. Плакала Старая Русь…

С левого борта вырос громадный серо-стальной борт дредноута «Генерал Алексеев»[260]. Наша черная баржа доверчиво прижалась к нему.

Гардемарины корпуса, выгрузившись на линейный корабль, сейчас же заняли караульные посты – на вахтенном мостике, у башен, у бомбовых погребов, у ответственных механизмов машины и других важных мест корабля, который все еще нес на себе матросов, из коих многие были тайными врагами и могли принести кораблю непоправимый вред.

Устроив помещение для кадет, я поднялся на палубу и подошел к куче книг, разбросанной по большому участку. На юте под тентом, бивуаком, среди корзин, перин, сундуков и утвари, стояли дамы, девушки и дети, наблюдая за выгрузкой вещей и погрузкой угля.

«Война и мир» Льва Толстого, «Евгений Онегин» Пушкина, «Герой нашего времени» и «Демон» Лермонтова, «Три сестры» и «Вишневый сад» Чехова, «Бесы» Достоевского, – все эти имена и названия бросились мне в глаза из этой кучи на черной палубе, и, машинально прочитывая названия, подумал я: «Война» с врагами внутренними, «Мир» с врагами внешними, «Татьяны Ларины» и «Онегины», «Наташи Ростовы», все эти «Анны Каренины» и милые девушки Гончарова «Веры» и «Марфиньки», героини Тургенева «Елены», «Лизы» стоят здесь на юте, чтобы отплыть на чужбину, с ними уходит «великая Красавица Россия», царственная, полная величия и красоты. Она уходит от «Героя нашего времени» – грядущего и пришедшего «Хама», «Бесы» Достоевского овладели Русской землею, и «Мертвые души» Гоголя наполнят ее города. Развернется широко «Фома Гордеев», и затопчат «Босяки» Горького русскую культуру. Воцарится на родной земле «Царь Голод» Леонида Андреева и со смехом пропляшет жизнь «его» человека.

Красный «Демон» Лермонтова будет соблазнять Чистую «Тамару» и обратит ея взор молитвенный от Святой Иконы на свое лицо. Люди «Мертвого Дома» Достоевского, сбросив цепи с себя, закуют Россию в цепи свои, обратят богатый, чудный край в «Мертвый Дом» и кладбище.

Не оправдалась мечта Чехова: не расцвел «Вишневый сад» на Руси, не нашел «Дядя Ваня» своего отдыха, не утешились «Три сестры» – Девы русские. Не зацвела «зеленая палочка», Левушкой Толстым посаженная среди трех берез, – не настало на Руси Царства Божия. «Волчьей ягодой», ядовитою, красною, покрылась русская земля, и наелись ею голодные. Отравилась любовь. Заменилась она братоненавистничеством.